Владимир Штеле
«Это было, было…Где? Когда?»
Цикл стихотворений
1. Шаганэ
Ты всё ещё прекрасна, Шаганэ.
Есенин, да и я, – твои фанаты.
Приехать бы на белом скакуне
К тебе, туда, где мины и гранаты.
Прости меня, достойный мудрый перс,
Что дочь твою хочу забрать на север,
А мудрый перс печально скажет: «Yes,
Возьми её, Аллах не будет в гневе».
Где мины и гранаты, там и кровь.
О Шаганэ, прости, что мы такие.
Мужчины севера,
персидская любовь
И горячей, и слаще, чем другие.
Красив Шираз,
в развалинах Дамаск,
Песок горит, и глина долго тлеет.
О Шаганэ, прости за это нас,
Прости, что мир становится всё злее.
Когда-нибудь всё-всё сгорит в огне:
Империи, державы, халифаты.
Тебя спасут, поверь мне, Шаганэ,
Поэты севера,
они твои фанаты.
2. Вопрос француза Пруста
Я был сотрудником Минюста,
Минюст – большущий аппарат.
Теперь шинкую я капусту,
И жизни рад.
Как пахнет свежестью капуста,
Как руки от ножа болят.
Мне задают вопрос от Пруста:
Ну и чему ты, дурень, рад?
Я не люблю, когда – от Пруста,
Поскольку с ним я не знаком.
Белокочанную капусту
Шинкую русским я клинком.
Ни Чехов, ни Куприн, ни Бунин
Не зададут такой вопрос.
У всех троих бежали слюни,
Когда лакей капусту нёс,
И ставил в центр стола тарелку,
А рядышком - большой графин.
С утра застолье – опохмелка,
Три стопочки – Бог триедин.
И каждый, выпив рюмку, ахнет,
Яснее станет белый свет.
Капустою капуста пахнет.
Вопросы есть?
Вопросов нет.
Был я сотрудником Минюста,
Вопросов там полным-полно.
Я не люблю, когда – от Пруста.
А русским - ясно всё давно.
3. Фридрих Бисмарк
Было в нашем сибирском посёлке
Много зеков и прочей шпаны,
Там торчали облезлые ёлки,
Ой, картина – как после войны.
Я там лет восемнадцать болтался,
Там орал: «Ну, попробуй-ка, вдарь!»
Там на бочке зловонной катался
Фридрих Бисмарк –
простой золотарь.
Прятал глазки свои он косые,
Если прятал, то был виноват!
И на кой вот такие России?
Ну, ни в бой с ним, ни на парад.
Не нужны нам в России такие!
Бочка, ковш – вот его инвентарь.
Странно было, что «Аве Мария»
Исполнял иногда золотарь.
А у Бисмарка пальцы, как крюки,
Он не пил, не орал, не хворал,
Брал он скрипку в вонючие руки
И «Аве Мария» играл.
У могилки стоит и не плачет,
Только водит смычком, словно псих.
Видно - хитрость какую-то прячет
Он в глубоких морщинах своих.
Потихонечку сжили со свету
Всех чужих,
в них мухлёж, плутовство,
И нерусскую музыку эту,
И нерусское имя его.
4. Бонжур, Брижит!
На выходе из маникюрного салона -
Мадам Бардо,
с ней мопс.
«Бонжур, Брижит!»
В моём пространстве, сильно искривлённом,
Часы не ходят, время не бежит.
Все поезда в моём пространстве встали.
Был молодым, впадал в шаманский транс.
Я не большой любитель Провансаля,
Но умирать подамся я в Прованс.
Ветшает там давно моё поместье,
Где скатерти, оборки, кружева.
Мне говорит Брижит без тени лести:
«В стихах твоих Прованса синева,
Кроме того, - провинциальная небрежность
И деревенский романтичный шик,
А иногда сквозит такая нежность,
Ты очень русский… как это? ... мьюжик».
Стоял, молчал, хотел груздей солёных.
У ней - отит, а у меня – артрит.
Раз в год у маникюрного салона
Встречаемся: актриса и пиит.
Пастельные тона в глазах зелёных.
«Мерси боку, - промямлил я, - Брижит».
В её пространствах сильно искривлённых
Часы не ходят, время не бежит.
5. Гораций, ах, Гораций
Случается - похож я на Горация,
Когда душа строкой возбуждена!
А рядом баба: лифчик, комбинация.
Ну, вроде как, Горация жена.
В моих эподах Брут, оружьем бряцая,
Соратникам своим орёт: «Тикай!»
Со мною баба: лифчик, комбинация.
«Ты… это, - говорю, - не отвлекай».
Я – автор поэтических новаций,
Ты, вроде, как Горация жена,
Ты в роль входи, давай, шепчи: «Гораций,
Ах, от твоих стихов возбуждена!»
Давай, стони: «Гораций, ах, Гораций,
Гекзаметром твоим поражена!»
Я Бруту: «Ты пока мечом не бряцай.
Дела тут с бабой. Как-никак - жена».
6. А с тех пор в Голландии всё тихо
Тёплые носки, цветные кломпы,
Эта с утюгом, та – с кочергой.
Ой, гляди, у них какие попы!
Да у наших – тоже ничего.
Нам по пиву и вдогонку – виски,
Ой, гляди, ну не страна, а рай!
Покупают тополь наш сибирский,
Режут кломпы, продают в Китай.
Пей тут пиво и селёдку кушай,
Высоченный вон, какой корчмарь!
Все они от семени Петруши,
Нет, недаром жил тут русский царь!
Пётр знал, что там, под юбкой дамы,
Знал, там - европейские трусы.
Слал монарх в Москву трусы тюками.
И грозил: «Боярышням носить!»
Те кривили рты: «Ну, шо ж такое!
Чё их даже на ночь не сымать?»
Царь орал: «Да что у вас с башкою!»
Призывал на помощь Бога Мать.
«Я тут, за границею, кукую!
Мне бархоут целый день строгать!
Про модернизацию толкую!
А они: сымать иль не сымать?»
Шкентель Царь тянул, не сняв короны,
Думал: «Может, ну его - царизм?»
Размышлял про Флот и панталоны,
И, конечно, про консерватизм.
Самодержца провожали с помпой,
Дамы - в плач: «Как без Петруши жить!»
А потом свои надели кломпы,
Стали цесаревичей растить.
И с тех пор в Голландии всё тихо,
Пётр, рассеяв семя, укатил.
Вон, гляди, гуляет журавлиха,
Вон тюльпанов голубых акрил.
7. Вверх по Волге
Хочу, чтоб пароходик был с трубой,
А по бокам – ленивые колёса,
Да чтоб денщик прислуживал рябой
И щерился: «Смирновки? Кальвадоса?»
Хочу сидеть на палубе один,
На кителе кресты и эполеты,
Империи Российской Гражданин,
Я генерал и член Подкомитета.
Кораблик «Цесаревич Николай»
Плывёт по Волге вверх без остановки.
На берегу зелёном месяц май.
Отвечу денщику: «Давай смирновки».
На глубине вода черным-черна,
Чуть в сторону: порог, падун и банка.
Графиня дома ждёт – моя жена,
В каюте спит Катюша-содержанка,
Хочу сидеть на палубе один,
Просматривать вчерашние газеты,
Плыть по реке, где нет ещё плотин,
Шептать: «глупцы», «скоты», «апологеты».
Ещё лет двадцать до большой беды,
Ещё стоит великая держава.
На белый китель – капелька воды,
Порог остался слева, банка – справа.
По берегам – селения, народ.
Проснётся Катя, выйдет еле-еле.
Империя! Я – русский патриот.
Подкомитета член,
Владимир Штеле.
Остальные произведения вы можете прочитать в «бумажной» версии нашего журнала