Кира Сапгир. «Двор чудес» Рассказы. Изд. «Эксмо» (Серия Точка.ру),М., 2016. 270 стр.
“Спит Москва, как деревянный ларь.”
“У кого под рубашкою хватит тепла, Чтоб объехать всю курву-Москву.”
О.Мандельштам
Этот мой текст, хоть и обеспечен кечеством и достоинствами книжки Киры Сапгир "Двор чудес", для меня прежде всего ностальгический. Это мой первый приезд в Москву в 1960 году по приглашению Генриха Сапгира.
Я уже большой мальчик 22х лет, прошедший стройбат, студент Горного иеститута, написавший пачку коротких рассказов, последователь звезды лентнградского андегрунда того времени Виктора Голявкина, женатый на рыжей красавице Инге Петкевич. С ней и приезжаю в столицу на зимние каникулы. Зима в те годы еще была.
О, это особая тема - приезд ленинградца в Москву полвека назад! Из города-героя в трусливую столицу, отобравшую у нее не только статус, но и само время (в буквальном смысле, пулковскую высоту). Еще свежи в памяти и блокада и ждановщина. Короче, помесь комплекса с высокомерием - что это за каша стилей на площади Трех вокзалов, почему посередине выкопана вечная яма, ставшая сугробом, как перебраться к входу в метро и как выбрать один из трех? Но это еще что - Москва очень длинная, вдруг однако простор и красота с высотой Воробьевых гор над рекой. В Питере такого нет. Выходим на том берегу, а там уже деревня, дровяные домишки. Лианозово.
Лианозовский кружок принял нас легко и радушно, с той открытостью, которой не дождешься в Питере. Мы были равны: нас не печатали и не выставляли никого, наша оценка друг друга и была наивысшим гонораром. Тощая книжка Игоря Холина "Лирика без лирики" была новым словом в русской поэзии, а стихотворение Генриха Сапгира "Война" самой длинной эпопеей, потому что поместилась в двух словах с бесконечностью между, а пейзажи Оскара Рабина наконец возрождали уровень Сезанна, потому что выйди и взгляни: это то, внутри чего мы сейчас. То, что они прочитали мои рассказики и не отвергли их, и было моей первой публикацией. Я выходил на крыльцо: вниз к Москве-реке, по крутому заснеженному берегу спадал пейзаж, уже не сезанновский и не рабиновский, а брейгелевский, разве без собачек. Впрочем, собачка тоже была: когда все набивались в горнице Сапгира, то была и собачка.
Там я и увидел впервые Киру, похожую на принцессу гномов. Впрочем, я гляжу на нее сейчас на сооей кухне в Москве и думаю, что не могло пройти так много времени, хоть я уже полжизни москвич, курсирую меж Москвой м Питером, а она полжизни парижанка. издающаяся теперь в Москве. Странно это, и Генриха нет, и Игоря, и Инги, п я все есть, и Кира ни капли не изменилась. Не может человек так не измениться. А вдруг и время настолько же не прошло?
Однако прошло. Тридцать лет, как я оказался прикован к Трубе Русским Пен-центром, еще не зная, что это Труба. Впервые я узнал, что на московском слэнге Трубой называется Трубная площадь, на которой произошла знаменитая давильня в день похорон Сталина, из поэмы Германа Плисецкого "Труба", и с тех пор робко ступал на ее мостовую. Из книжки Киры Сапгир я узнал об аптеке «на Трубе», принадлежавшей семье «Советского Витте» - наркома финансов Григория Сокольникова (по совместительству, приходящегося Кире Сапгир троюродным дядей...). Рядом - на той же Трубе — в выморочном бараке приживалось лианазовско-богем-ное братство. Много дорогих теней промелькнуло для меня на ее страницах. Труба сварилась и в моей немосковской судьбе.
Я пишу это ровно в тот день, когда ровно 60 лет мой друг Яша Виньковецкий (1937-1984) привел меня за руку в литобъединение Горного института, и я прикинулся пишущим. Это гладкий шов.
***