пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ     пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ!

Кира Сапгир. «Двор чудес» Рассказы. Изд. «Эксмо» (Серия Точка.ру),М., 2016. 270 стр.

 

“Спит Москва, как деревянный ларь.”

“У кого под рубашкою хватит тепла, Чтоб объехать всю курву-Москву.”

                        О.Мандельштам

 

Этот мой текст, хоть и обеспечен кечеством и достоинствами книжки Киры Сапгир "Двор чудес", для меня прежде всего ностальгический. Это мой первый приезд в Москву в 1960 году по приглашению Генриха Сапгира.

Я уже большой мальчик 22х лет, прошедший стройбат, студент Горного иеститута, написавший пачку коротких рассказов, последователь звезды лентнградского андегрунда того времени Виктора Голявкина, женатый на рыжей красавице Инге Петкевич. С ней и приезжаю в столицу на зимние каникулы. Зима в те годы еще была.

О, это особая тема - приезд ленинградца в Москву полвека назад! Из города-героя в трусливую столицу, отобравшую у нее не только статус, но и само время (в буквальном смысле, пулковскую высоту). Еще свежи в памяти и блокада и ждановщина. Короче, помесь комплекса с высокомерием - что это за каша стилей на площади Трех вокзалов, почему посередине выкопана вечная яма, ставшая сугробом, как перебраться к входу в метро и как выбрать один из трех? Но это еще что - Москва очень длинная, вдруг однако простор и красота с высотой Воробьевых гор над рекой. В Питере такого нет. Выходим на том берегу, а там уже деревня, дровяные домишки. Лианозово.   

Лианозовский кружок принял нас легко и радушно, с той открытостью, которой не дождешься в Питере. Мы были равны: нас не печатали и не выставляли никого, наша оценка друг друга и была наивысшим гонораром. Тощая книжка Игоря Холина "Лирика без лирики" была новым словом в русской поэзии, а стихотворение Генриха Сапгира "Война" самой длинной эпопеей, потому что поместилась в двух словах с бесконечностью между, а пейзажи Оскара Рабина наконец возрождали уровень Сезанна, потому что выйди и взгляни: это то, внутри чего мы сейчас. То, что они прочитали мои рассказики и не отвергли их, и было моей первой публикацией. Я выходил на крыльцо: вниз к Москве-реке, по крутому заснеженному берегу спадал пейзаж, уже не сезанновский и не рабиновский, а брейгелевский, разве без собачек. Впрочем, собачка тоже была: когда все набивались в горнице Сапгира, то была и собачка.

 

Там я и увидел впервые Киру, похожую на принцессу гномов. Впрочем, я гляжу на нее сейчас на сооей кухне в Москве и думаю, что не могло пройти так много времени, хоть я уже полжизни москвич, курсирую меж Москвой м Питером, а она полжизни парижанка. издающаяся теперь в Москве. Странно это, и Генриха нет, и Игоря, и Инги, п я все есть, и Кира ни капли не изменилась.  Не может человек так не измениться. А вдруг и время настолько же не прошло?

Однако прошло. Тридцать лет, как я оказался прикован к Трубе Русским Пен-центром, еще не зная, что это Труба. Впервые я узнал, что на московском слэнге Трубой называется Трубная площадь, на которой произошла знаменитая давильня в день похорон Сталина, из поэмы Германа Плисецкого "Труба", и с тех пор робко ступал на ее мостовую. Из книжки Киры Сапгир я узнал об аптеке «на Трубе», принадлежавшей семье «Советского Витте» - наркома финансов Григория Сокольникова (по совместительству, приходящегося Кире Сапгир троюродным дядей...). Рядом - на той же Трубе — в выморочном бараке приживалось лианазовско-богем-ное братство. Много дорогих теней промелькнуло для меня на ее страницах. Труба сварилась и в моей немосковской судьбе.

Я пишу это ровно в тот день, когда ровно 60 лет мой друг Яша Виньковецкий (1937-1984) привел меня за руку в литобъединение Горного института, и я прикинулся пишущим. Это гладкий шов.

 

***