Владимир Батшев
О Третьей волне писать трудно[1]
Почему?
А потому что нет того промежутка времени, как между Первой волной эмиграции и нами, и Второй и нами.
Годы облегчают работу над вступительной статьей.
Заметно иное отношение к России, не как у Первой и Второй волн эмиграции.
Если для Первой волны это была потерянная родина, разрушенный отчий дом, конец преж-ней жизни, то для Третьей волны «родины» не существовало, а был Советский Союз.
В своем большинстве Третья волна не была политической волной эмиграции, как Первая и Вторая. Хотя любая эмиграция – явление политическое. Но, несмотря на это, лишь ее ОТДЕЛЬНЫЕ представители включились на Западе в политическую борьбу с советским режимом. Остальные же придерживались каламбура А.Синявского и часто его цитировали – «у меня с советской властью разногласия эстетические». Но за каламбуром Синявского стояли пять лет лагерей, которые он отбывал в Потьме. А у болтунов – провинциальный нахрап и желание взять штурмом Запад, так же, как они пытались взять советские столицы.
Интересно вчитываться в стихи Третьей волны и искать корни ее поэтики. Они на виду.
Петроградская и московская школы поэзии – Ахматова и Гумилев - с одной стороны, Пастер-нак и Цветаева – с другой.
Это у питерцев и москвичей. Еще, разумеется, обэриуты.
А вот у провинциалов, которые также влились в нестройные ряды Третьей волны, обэриут-ство – гротеск, алогизм, поэтика абсурда – стали основными в их произведениях. Разумеется, у более молодых заметно влияние Евтушенко и Вознесенского.
Новой волне литературной эмиграции существующие журналы казались консервативными и политизированными. Даже «Континент» для них был парижским «Новым миром» (хотя почти все стремились попасть на его страницы!), как острили – «органом парижского обкома нашей антисоветской партии».
Но в «Континенте» и в «Гранях» платили гонорары (маленькие, но платили…)
Стали появляться новые журналы, типично третьеволновские – «Ковчег» Н.Бокова и А.Крона, «Эхо» В.Марамзина и А.Хвостенко, «Третья волна», а затем «Стрелец» А.Глезера, «Му-лета» и «Вечерний звон» В.Котлярова (Тóлстого), «Синтаксис» М.Розановой, а в США – более традиционные альманахи «Часть речи» Г.Поляка, «Глагол» издательства «Ардис», «Литератур-ный курьер» М.Моргулиса, в Израиле – «Время и мы» В.Перельмана (позже журнал переб-рался в США), «22» Р.Нудельмана, «Левиафан», а позднее – «Зеркало» М.Гробмана, а также «Сион», «Маариф» и другие
Пристрастия и антипатии заметны. К примеру, «Эхо» - насквозь ленинградское издание и насквозь московский «Ковчег» - даже не на подсознательном, а на сознательном уровне. Не став-ший москвичом Хвостенко тянулся к питерцам. К своим по духу и богеме, ибо питерская боге-ма отличалась от московской.
В поэзии Третьей волны видны раздутые авторитеты и дутые поэтические величины (не тот ли Бродский дул в резиновый шарик под названием «Лимонов», а потом жалел о своей «сопрово-диловке» в «Континенте»?)
Третья волна много экспериментировала с формой, особенно ленинградцы – влияние обэреу-тов чувствуется в стихах большинства из них.
Любознательный читатель видит диапазон формального поиска – от иронической издевки Лосева до доведенных до откровенного абсурда строк Бахчаняна или Худякова. Формальных поисков так много, что от них устаешь и начинаешь искать просто хорошие стихи.
В отличие от прозы Третьей волны, где тон задавали бывшие члены Союза писателей (Аксе-нов, Солженицын, Гладилин, Максимов), в поэзии Третьей волны «бывшие» уже не играли большой роли.
Бывшие «члены» составили второй, а то и третий эшелон в поэтических рядах (исключение – Галич, Коржавин, Бетаки).
Писатели Третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды прежним волнам эмиграции. В отличие от эмигрантов Первой и Второй волн, они не ставили перед собой задачи «сохранения культуры» или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, миро-воззрение, даже разный язык мешали возникновению связей между поколениями.
Попытки «Граней» и «Нового журнала» стереть эту границу, не дали результата, хотя на их страницах поэты Третьей волны появлялись.
Умеренные взгляды и консервативная эстетика многих не удовлетворяли.
Н. Коржавин острил, что литература в эмиграции - «клубок конфликтов». «Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом».
Но каламбур поэта не объясняет, за что драться и почему.
Засилье модернизма, подмена поэзии пустой, пусть и звонкой фразой пугали здравомыслящих критиков 40 лет назад. Виктория Андреева пишет (про «Апполон-77»):
«Поэтику их можно определить, пользуясь словами Василия Кандинского, как "область нового уродства". За этим интересом к миру идиотизма, злой механичности и убожества жизни стоит неудовлетворенность существующими эстетическими канонами и штам-пами. Автор стремится через абсурд, иронию, прозаизмы достичь нового художественного эффекта. Это не просто стилизация, а своего рода эстетическое юродство. В стихах этих поэтов используются прозаически сниженная форма – стеротипы и разговорные клише, ба-нальные рифмы, монотонный ритм. Но при этом в них присутствуют элементы неожи-данности, больной фантазии. "Шизоидная" поэзия - это отолосок так называемых "шизо-идных" настроений московских 60-х годов - истерический юродствующий выплеск в диапазоне между богемной эксцентричностью, психиатрической лечебницей, нередко, надломом. За этой поэзией в лучших ее проявлениях стоит свобода поэтического рисунка, эстетизм и причудливость самовыражения при полном доверии себе в смелых смещениях "здравого видения" под маской шизоидности».
С этим трудно не согласиться, глядя на десятки и сотни поэтических строк Третьей волны.
Но как бы то ни было, как бы мы с вами, сегодняшние читатели, не относились к поэзии прошлых лет, не забудем, что если Первая волна вынесла на берег славы Нобелевского лау-реата – Бунина, то и Третья волна дала лауреата – Бродского. Не это ли показатель того, что в эмиграции поэзия не умирает, а развивается, и получает заслженную награду?
По пальцам одной руки можно перечислить поэтов, которые вернулись к родным погромщи-кам после крушения советского коммунизма.
Но достаточно большой список тех, кто сегодня, живя на Западе, не брезгует публиковаться на т.н. исторической родине. Цинизм этих людей дошел до того, что им безразлично, где и что печатать.
Потому в библиографическом отделе «Об авторах» указаны, в основном, книги, изданные в эмиграции. Наша антология о русской зарубежной поэзии, а те, кто ее не признает, или же считает, что русская поэзия одна, а не две, в антологии не участвует по собственному желанию.
Если же кого включили в Антологию без его желания, и он этим возмущен, пусть со своим возмущением и остается, поэзия – явление общественное и принадлежит не только автору, но и его читателям.
[1] Предисловие к 3 тому антологии «100 лет русской зарубежной поэзии 1917-2017».