ИЗ ПОЭЗИИ НЕМЕЦКИХ ДАДАИСТОВ
Рихард Хюльзэнбэкк
Идиот
Опущены сереют жабры из гримасы,
с трудом топыря уши, точно гиря,
Он замер, тупо на миров ужасных массы
глазами экскремента расс тут зыря.
А их гремят вокруг него столовые приборы,
платками красными яря бычину в румбе.
Но, опустившись, он плывёт под оры,
вдали на синей от тюльпанов клумбе.
У носа, прямо перед ним, подвесили лампаду,
но не притронется он к ней и лапой обезьяны
и всё ревёт, залившись смехом до упаду,
хоть, вроде бы, к тоске и скорби нудят раны.
По кирхам красные висят ковровые дорожки,
ему отмыть священник хочет кистью уши.
Но воз горит. Его хватают тут чинуши
пред алтарём, где бродят свечек рожки.
Он упирается в ремни руками, и у швабры
трещит рябинник, стержень твёрд из стали,
и стены, что его тут в плясе обскакали,
рвут внизопущенные жабры.
Сидит колибри, щебеча на гнили лета,
ему ж заботливые ветви гладят ноги,
что, возбудясь от солнечного света,
из брюха зрят как указатели дороги.
Басят навозные жуки в бедре его и рьяны,
упившись гноем, сгоряча готовят бучу.
Дитя на пальцы ног ему бросает булдыганы.
И на него тут всяк батрак наложит кучу.
Конец света
В общем и целом сё на самом деле
с миром сим пришло
На телеграфных у путей столбах сидят
коровы и спокойно в шахматы играют
Меланхоличен столь лишь какаду поёт
под юбками танцОвщицы фламенко
как штабс-трубач и целый день орудия
горюют
Это и есть в лиловом тот ландшафт
о коем говорил херр Майер око когда
он потерял
Только с пожарною командою ночной
кошмар сей и изгонишь из салона
правда распороты кишки их пополам
Да да тут Соня целлулОйдный пупсик
гляньте эдакий чертёнок и возгласите ж:
God save the king
На дымоходе „Meyerbeer“ сим скопом
пук монист но только штурман тут один
с понятием о С и столь высоком
Учёба начата всерьёз и с пальцев ног
анатомический я стягиваю атлас
Видали рыбу коя перед оперою в Cutaway
стоит уж zween дня и zween ночи?
Ах Ах Ваш Чёрт великий — Пасечник ах
ах Ваш и Комендантов плацев
Воля wau wau wau Воля где где где и кто
не знает ныне что наш Отец-Гомер создал
в стихах
Войну и мир в моей держу я тоге но в ито-
ге предпочитаю всё же шерру-бренди смесь
Никто не ведает сегодня был ли он вчера
К сему такт крышкой гроба отобьётся
Коль кто-то только б мужество имел бы
чтоб отодрать трамваю хвостовые перья
Великое то было б Время
Зоологи-профессора сбираются в лугах
Они ладонями там отражают нападенье
радуг
Кладет великий маг на лоб свой помидоры
И не наполнишь ни куста ни замка наконец
Скачет скакун свистит косуль самец
( Кто же не стать тут слабоумным может)
На кораблях долго мы плыли
На кораблях долго мы плыли и море было
красно и солнце днём и звёзды ночью
земля и солнце, красные студенты-бродяги,
а мы плыли сквозь водоросли и вод запахи
и глубь моря, ага, где-то свистит новая буря,
что всё выметет начисто.
Солнца как огненные волчки и звёзды
как если б от чрева ночи они отпали б,
сверкая,
нервные звёзды, Бесконечности ноздри
сопящие.
Так плыли мы под ступнями Бога, гроты
громадные и тень, нас вздёрнув, а мы всё
поём.
Капитан, по имени Алекс, поёт на баке,
и он кладёт руку на Адамово яблоко,
как хотел бы с себя кожу содрать, но лишь
бушлат его падает,
и белая шея, лебедь и надувательство,
Явится,
детская шея, что зовёт в минувшие дни
назад.
Когда-то, полных отваги лет так сорок
назад или более,
играл капитан в саду у дома, и мать
сказала «Ага», и капитан сказал вслед
за нею «Ага»,
и так стал из вечера и утра день первый.
Если красный себя с жёлтым размножит,
возникнет земля,
и индейцы на сбитых ступнях танцуют на
движимой гальке, тёплой ещё от живота
крокодила,
и там, где лежало каное, теперь лишь его
отпечаток,
как если б гигант землю бы вытоптал.
Песок и Сода подмастерья сих игр
индейцев, кои напоказ выставляют голов-
ные уборы из сельдерея.
«Глядите, друзья, корабль.» — молвил
Вождь, когда он табак из ушей выплюнул,
скручен ревматизмом и раком, коий ему
чрево желтит, и нет мага, помочь коий мог
бы .
« Глядите, корабль,» — он молвил.
И индейцы сказали «Ага».
И они все встали, рядами, тряся металло-
лодыжками,
и киноварь пала с их лиц, добросовестно
выбранная,
и начали перья чирикать, перья колибри,
зелёные и переливчатые, из птичьих хво-
стов надёрганы.
И все сказали «Ага».
Эмми Хэннингс
После кабаре
К рассвету мне идти домой одной.
Часы бьют пять, и брезжит утро еле.
И свет горит ещё в отеле.
Но, наконец, дверь в кабаре
закрылась уж за мной.
А на углу ёжатся дети в рани,
И к рынку едут на возах крестьяне,
Чреда старух к церкви бредёт тиха,
Лишь первые звонят колокола,
Растрёпанная шлюха у своего угла,
За ночь озябнув, кутается в куцие меха.
Любя, очисть меня от всякого греха.
Взгляни, я снова ночь всю не спала.
Танцовщица
Тебе — как если б я была
помечена уж смертью
и в список мёртвых бы внесения
ждала как довершенья.
Удержит это от любого пригрешенья.
Как изнуряет, медля, жизнь
всей этой круговертью.
И так пуглив мой каждый шаг стал ныне,
и сердце бьётся как сжигаемо недугом,
и всё слабее день за днём, идя их кругом.
И Ангел Смерти в комнате моей
стоит посередине.
Но танцевать мне снова! И поверьте,
что скоро буду я лежать во тьме могилы,
и никому ко мне прижаться
там не хватит силы.
Ах, целоваться бы до самой смерти!
Вальтэр Мэринг
Коитус в Доме «Три девчушки»
(Мое новейшее стихотворение с новым национальным гимном в качестве
приложения)
Зад до лиловости себе стегай, мой
сладкий шалунишка
Плешь лунный свет ( и я внимаю
росту трав)
Где прежде улюлю охот Дворов
(Феноменальнейшая дичь си мандо-
вошки)
Германия Ты Штатс-кокотка
И мне как раз одна щекотит Heerstra-
ße вдоль
Как после ПОтсдама однажды в мае
Не может тут ни кайзер ни король
Лишь мазь сера
1,25 гарантия чиста
Из замковой аптеки бывшей средства
Тебе Kleene
ЖАру что не поддает
(Говаривал принц Ойгэн знатный ры-
царь от корпуса гвардейцев Pour le
Merite)
И титьки из куста
Так же республика нуждается в сол-
датах
(НОскэ лыбится стыдясь
коль дойч-национально черно-бело
реют флаги)
Сэсилия мой ангел
Проветривай рубаху День рожденье
Кайзера как раз
Мы проведём к сему особый тур
В Амеронген
Окольными путями то есть сзаду
Старый 175-ый
Расчитываю я на Вас!
Дисциплинирован полк Reinhard
превосходно
Дневным вознаграждением в пять
марок
(Не путайте с Артуром Каханэ из
дойче театра)
И Ящиком Пандоры
Иль к стрельбе готов в любое время
Да попадает в чернь всегда дойче
солдат
Где нет уж белокурей
Приветствуемо будь Ты дивное моё
Сорренто
Ах пощекоти мне лацкан на штанах
Человек в Ваймаре Эбэрт!
Ну толстушка хочешь ты разок
Последняя любовь от Йоте
Дети и народопорученцы лишь за
полцены
Без принужденья к чаевым
Обер, чашу девьих плев
И чтобы сверху Melange изрядно
Сей херр тут нов ещё
И теки же в развлеченья!
Семейная купальня сё Националь-
ное собранье.
Ревёт, как отзвук грома, зов,
Как звон мечей и волн валов,
Дойче жены под шнапса дух:
Ах! в талии меня крючь! Ух!
Йоханнэс Баадэр
Фифи
Починка по мерке специально работа по
раме... Фифи кладёт 16 яиц в зелёный
сточный канал-Риннштайн. Нихт Айнш-
тайн. О ты зелёный сточный канал-Рин-
нштайн! Станешь ты 16 яиц высиживать?
Пожалуйста, ну пожалуйста, Фифи упра-
шивает.
Зелёный желток в зелёных моих яйцах. И
у цыплят зелёные стеклоглаза.
Фифи и чего ж ты крупу зелёную а не
красную берёшь в жидкость для волос?
Но Фифи не слышит и не видит. Она всё
ещё думает о сточном канале-Риннштайне
и его зелёных вылупленных глазах.
Что у тебя за большой рот, сладко-сточный
канал-Риннштайн! Мои цыплята станут есть
взбитые сливки. Я Фифи буду варить их. Го-
товить зелено. Всё зелёное что жёлтое. Фифи
синяя от радости.
Стань же синим, зелёный канал-Риннштайн!
Мои цыплята хотят жрать лучше синее.
Фифи сошла с ума. Фифи хочет ещё зелёных
жарить цыплят. И кто Фифи.
Починка по мерке специально работа по
раме, поёт Фифи и свистит к тому синерант-
ными ногтями ног. Зелёные синь-глаза Фифи
вспыхивают жёлто сквозь резедослепящий
сточный канал-Риннштайн.
Фифи хочет примерить себе сапоги на норд-
зюйдной железной дороге, Фифи покупает
коричневый билет для 16 цыплят и весь путь
мерит шагами. 400 миллионов стоит норд-
зюйдная железная дорога а раньше лишь З2.
И Фифи берёт зелёный канал-Риннштайн
под руку садится в траву и поёт серую песнь
о норд-зюйдной жележной дороге:
O Fifi soda, fifi, fifi, fifi, ffa. ffa. Fifi soda, fifi,
fifi,ffa, ffi, ffa, fifi, ffa, fifi, ffa.
Идём, зелёный сточный канал-Риннштайн,
садись на норд-зюйдную железную дорогу.
И тогда мы сбудем 16 моих цыплят: кого за
семнадцать, кого за пятнадцать а кого и за
четырнадцать миллиардов красных круп.
Ханс Арп
Оволосатевшие сердца
1.
арабесок два маленьких взрослых араба
играли на палках-скакалках-скрипчонках
зажав между ног их у конских головок
вдруг всплыла перед ними табачная трубка
табачная трубка на кукольных стопах
в такие мгновения это уж точно
как метрики яблоки жирные точки
упали б на все наши отточья
но арабесок оба араба
вместо того чтоб дрожать чихали
как отважные черепахи
кои свой панцирь-щит потеряли
вместо того чтоб дрожать чихали
они с такою силой чихали
что унесло их скакалки-скрипчонки
в далёкое но музыкальное Царство
в коем они очарованы были
наполовинуналитым бокалом
что находился на полдороге
чей бесконечный конец кончался
на плешеморе прикрытом клеёнкой
тут арабесок оба араба
табачную трубку допрашивать стали
по делу о полуналитом бокале
«вино – моё»
твёрдо та отвечала
но с сочностью в голосе продолжала
« тьфутысяч две тысячи три и до чёрта
всё его пьют но оно натюрморта
да если позволите то бы сказала
совсем мертвотихого натюрморта
что лежит у дороги этой начала
чей бесконечный конец как известно
на плешеморе кончается вечно»
тут арабесок оба араба
два маленьких взрослых подобные видом
двум маленьким жрущим всё пирамидам
опустошили бокал тот вина
( до половины налитый) до дна
и кроме того заглотили к тому же
коробок спичек три груши
и яблоко да так глубоко
что стало внутри им весьма rokoko
и с помпейскими помподувами схожи
лавропомпой кои помпЯт помпадур
они выпускать стали наружу
из изящных гузок своих амбразур
огромных монгольфьеров из кожи
с дикобольшими как звёзды глазами
что в пергаменты-туфли были обуты
и каждый из коих был шляпой ошляпен
из полированного агата
на сём арабесок оба араба
внезапно манеры свои позабыли
и на всех фарфоровых всхолмьях
и натуральных и натюрмортных
четырехстопными новорожденными
вскосрости забросали камнями
тех соловьёв что будильники били
и нырнули затем в арабскую ночь
коя была ароматно опрыскана
ароноарумоаттракционами