Юрий РЯБИНИН
МИР СОШЕЛ С УМА
Чему нас учит И.А. Бунин
Без малого сто лет назад Иван Алексеевич Бунин, только-только пережив «окаянные дни», произнес одну из своих крылатых фраз – мир сошел с ума!
Вообще, мир сходит с ума периодически и неизменно. Но это отнюдь не естественное его состояние. И не постоянное, как иногда кажется. Свидетельство тому – периоды относительного благоразумия. Но в последние годы и непосредственно в наши дни, очевидно, бунинское выражение соответствует происходящему, – опять у мира припадок.
Речь, разумеется, не идет о каких-то бунинских пророчествах. Писатель вообще не пророк, каковым он нередко представляется публике. Писатель лишь свидетельствует о своем времени, но отнюдь не пророчествует. А если какие-то озарения художника и совпадают с будущим, то это такая же счастливая случайность, как поставить на «зеро» и выиграть.
Однако у многих классиков можно найти очевидные параллели с позднейшими временами и, между прочим, с нынешней нашей эпохой, которые порой воспринимаются как некое предвидение, прозрение будущего. Но такие предвидения способен сделать почти каждый «инженер человеческих душ», – художник непременно засвидетельствует в своем творчестве, что ни сам человек, ни мир в целом, в сущности, не меняются: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться.
В Одессе, куда Бунин в восемнадцатом сбежал из Москвы от своих захвативших власть Денисок и Серых, он попал в когти подобных же сахалинских лиц – своих же Юшек и Игнатов. Как говорится, – из огня да в полымя. Там ему сполна пришлось испытать на себе гнев низов.
В очередной раз к Бунину вломилась толпа товарищей, теперь… с требованием – выдать лишние матрацы! Лишних у него не оказалось. И товарищи посмотрели и ушли. Но вот что Бунин замечает в связи с этим: «Во дворе, когда отбирали матрацы, кухарки кричали (про нас): «Ничего, ничего, хорошо, пускай поспят на дранках, на досках!» Это уже природа. Врожденное и неискоренимое. Изменились ли «кухарки» за сто минувших с той поры лет? Стала ли среднестатистическая русская «кухарка» сердечнее, великодушнее, хотя бы сдержаннее в проявлении упомянутого гнева низов на все вокруг себя? Проверим это сию секунду. Прямо не отходя от нашего компьютера.
Вот автор заметки «сворачивает» текстовой файл и открывает одну из новостных лент интернета. Вот, пожалуйста! – тема: состоятельные родители отправляют своих чад учиться за границу. И ниже следуют «комментарии» посетителей сайта (правописание, естественно, подправлено): «Я представляю, у каких родителей есть средства для учебы детей за границей»; «Пусть всей семьей убираются за границу! А то потом всякая шваль, после учебы, европейские ценности тащит в Россию! А оно нам надо?»; «Запрет на занятие любых должностей, если учился за рубежом. Ибо потенциальный шпион»; «Пусть здесь учатся, как все! Нех… по гейропам шастать!»; «Их состояние я бы проверил, раз норовят за границу выскочить»; «Это дети-шпионы! Таких вообще расстреляем. Пусть не возвращаются! По рожам видно, что деньги у них ворованные!»; «Пусть принимают гражданство и сваливают нах... Я только за то, чтоб обратно не принимать, как рабиновичей (?). То туда, то сюда!»; «Пи…уйте в Исраиль!»
Не правда ли, эти реплики столетним эхом отзываются на кухаркины крики: ничего! пускай поспят на досках! Или на шипение другой бунинской толстой розово-рыжей бабы, злой и нахальной, в этот раз московской: «А буржуи будут ходить по театрам! Им запретить надо ходить по театрам. Мы вот не ходим»! Та же самая плебейская мораль, та же озлобленность никчемной черни на всех, кто хочет и может не делить с ней ее никчемность.
Выше мы обмолвились о правописании. Вот уж, пожалуй, ни в чем другом так не заметны параллели переломных эпох, как в речи, равно устной и письменной. Послушаем Бунина, – что он об этом говорил в свое время.
«Какое обилие новых и все высокопарных слов! – пишет Иван Алексеевич в восемнадцатом году. – Во всем игра, балаган, «высокой» стиль, напыщенная ложь…»
Язык – это стихия, которая чрезвычайно чутко реагирует на какие-либо социальные и политические перемены. Но мало того! – устроители этих перемен обычно сами целенаправленно изменяют, реформируют, «совершенствуют» на свой лад речь, чтобы подчеркнуть, таким образом, насколько они порывают с прошлым, насколько отвергают его, дистанцируются от него. Значительные перемены в языке произошли, например, в эпоху петровых преобразований. Еще более язык изменился, – а лучше сказать, исказился, – в период потрясений начала двадцатого века, о чем свидетельствует Бунин.
Но и в наше время – особенно в недавние девяностые – русский язык претерпел, прямо сказать, революционные перемены. Множество слов и выражений не то что бы вышли из употребления, но превратились в «неудобопроизносимые», поскольку несут на себе отпечаток идеологии прежней эпохи. Использование таких языковых единиц в повседневной жизни, показывает, насколько же человек увяз в прошлом, насколько он не в силах адаптироваться в новой реальности, насколько он «отсталый» и «неперспективный» в конечном итоге! Это такие, например, слова и выражения – товарищ, энтузиазм, коллектив, аппарат, органы, передовик, империализм, разрядка, прогрессивная общественность, активная жизненная позиция, взаимовыгодное сотрудничество. Разумеется, подобное нередко можно услышать и теперь. Но если носитель не вкладывает в контекст иронии, то звучат они довольно-таки нелепо и режут слух. Автору как-то пришлось слышать величальную речь одного нашего старца-митрополита в адрес другого такого же великовозрастного архиерея. Причем в своей речи митрополит отметил неиссякаемый энтузиазм коллеги. Многие присутствующие при этом среднего поколения слушатели, едва скрывая улыбку, переглянулись.
И вот взамен этого «тоталитарного» стиля в девяностые годы в русскую речь просто-таки врывается новояз стиля «антитоталитарного» – «демократического», «под Европу», «под Запад». Все эти наши «продвинутые» и «крутые» кто во что горазд заговорили на «английско-нижегородском». В футболе есть такой закон: приглашать в клубы иностранных игроков лишь в пределах какой-то квоты. Поток же иностранщины, нахраписто вторгнувшейся в русскую речь, превзошел уже все допустимые квоты! Эти «заимствования» стали буквально базовыми для языка, – начиная с официального президента и неофициального премьер-министра и заканчивая бесчисленными саммитами, толерантностями, кастингами, гламурами, пиарами, шопингами, мейнстримами, респектами, хитами, блогерами-лузерами, дилерами-киллерами, френдами-бойфрендами, – все эти иностранные занозы для многих сделались основой построения повествования. Потому что у носителей этих «хитов» цель – показать, продемонстрировать, что они либо порвали решительно с постыдным прошлым, либо вообще не из него родом даже, – они-де люди новой формации, нового уровня существования! Ну правильно сказал Бунин: во всем игра, балаган, «высокий» стиль, напыщенная ложь. Все то же самое.
Ну а если говорить о собственно правописании, о культуре письменного общения, то об этом лучше всего можно судить по всяким интернет-сайтам и социальным сетям, ставшим едва ли не главным коммуникативным средством для большей части населения страны. Так вот там правописания вообще нет как такового. Иные реплики, набранные вроде бы родимой кириллицей, там просто невозможно понять! Такое впечатление, что намеренное искажение языка на этих самых «форумах» стало для их участников формой самолюбования, средством пустить пыль в глаза собеседнику. Они будто соревнуются между собой, кто из них в большей мере изуродует речь.
Увы, эти, с позволения сказать, носители языка не осознают, что так ломать родную речь, крушить ее столь безжалостно и радикально, как это происходит в наше время – самоубийство всего этноса! Говорят: кто не хочет содержать свою армию, – будет содержать чужую. Ровно так же можно сказать: кто не хочет беречь родной язык, – будет пользоваться чужим.
В своем восемнадцатом Бунин писал, будто бы адресуясь к нашему восемнадцатому: «Часто теперь, читая какую-нибудь книгу, останавливаюсь и дико смотрю перед собой, – так оглушила, залила, все затмила низость человеческого слова и так дико вспоминать, на минуту выплывая из этого моря, что существовало и, может быть, где-нибудь еще существует прежнее человеческое слово!»
Можно, наверное, возразить, что публика, изгаляющаяся над языком в интернете – это отнюдь не законодатели речевой культуры, – да мало ли, что они там выстукивают дрожащим от «пузыря» бормотухи указательным! Бочка дегтя не испортит ложки меда, если эти стихии разделены этажами социального расслоения. В России же испокон существовали два социума – этакие элои и морлоки, – каждые со своим особым языком. И именно первые – прежде всего, писатели, поэты, журналисты – являются верными стражами чистоты речи. Но далеко не все, как выясняется. Есть и среди современных писателей такие же носители эталонного русского языка, каким был Бунин, а среди журналистов – новые Дорошевичи и Гиляровские. Но словесный вал, который исходит от пишущей дивизии «милордов глупых», чаще всего заглушает, забивает, подавляет массой плевел те немногие зерна, что еще пытаются насадить среди соотечественников ревнители языка Пушкина-Толстого-Бунина.
В разгар русского лихолетья Бунин обращает внимание на то, что в России, вытеснив практически настоящую изящную словесность, воцарилась «заборная литература». Он вылавливает из советских газет шедевры этой самой «литературы». Вот некоторые:
Уж все цветы в саду поспели...
Тот лен, из какого веревку сплели...
Иду и колосья пшена разбираю...
Вы об этой женщине не тужьте...
Царевну не надо в покои пустить...
Бунин называет это – «разрушением слова, его сокровенного смысла, звука и веса». Но не меньшее разрушение происходит и в наше время. Мы тоже выловили немало подобных шедевров. И не откуда-нибудь, а из современных толстых журналов, о которых часто говорят, как о последних блюстителях старых русских литературных традиций, а также и с некоторых специализированных поэтических сайтов. Извольте, соотечественники:
Дрочи, завистливая детвора,
А я пошел смотреть на пеликанов.
Просила смирно себе прощенья…
(«Вы об этой женщине не тужьте»! – узнаете?!)
Совала доллары в два кармана…
(А было – три. Но третий шел под евро.)
Как увижу вдохновенье,
Без стихов не сплю ни дня!
(Действительно, как можно днем спать без стихов! Ночью-то не уснешь без них!..)
А такого, по выражению Бунина, «сам дьявол не сочинил бы»:
Вот он умер и лежит, как высер,
А ведь это бывший человек.
Так-то!..
Просим поверить, примеров «заборной литературы» автор, не особенно утруждаясь, нашел значительно больше, нежели возможно использовать в невеликой заметке. К счастью, у нас теперь мало читают. Поэтому подобные «высеры» по большей части остаются на память редакциям, опубликовавших их изданий. Реализовались мечтания Толстого: лучше вообще не читать, чем читать плохие книги и дурные газеты. Однако в наше время учителем словесности вместо литературы для широких масс сделались так называемые «электронные СМИ» – телевиденье и радио. Казалось бы, вот уж кто должен порадеть, как говорится, о языке, о культуре, о человеке. Поусердствовать. Ничуть не бывало! И они туда же!
Как-то телевиденье показало церемонию вручения одной из своих корпоративных премий. Вот на зов ведущего из зала на сцену выскакивает лауреатка в джинсах. О том, что ее ждет такой триумф, телезвезда, как говорится, ни ухом ни рылом. То есть не допускает такого даже в самых смелых мечтаниях. Что убедительно было тотчас засвидетельствовано ее же речевым стилем. Оказавшись у микрофона, она объявляет запросто: «Знала бы, – платье одела», – неплохо для телеведущей сказано, правда? Но далее, рассказывая, между прочим, о своей профессиональной ответственности перед аудиторией, она еще добавляет перцу: «Я не могу лажануться». Морлоки на интернет-форумах, как у них принято говорить… отдыхают.
Ну и еще вот кое-какая запомнившаяся нам мелочь из теле-радиоэфира: «Вы зреете в корень», «Полный аншлаг», «Пернатые вороны», «Надо отстегивать! – и отстегивать приличные суммы», «Появилась организация, которая мочит бандитов», «Футболист упал и мучился в титанических муках».
Бунин предъявляет литературе необыкновенно высокие требования. Он так рассуждает: «А.К. Толстой когда-то писал: когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния. В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни «проклятые монголы».
Вообще, нам-то теперь отнюдь не кажется, что во времена «окаянных дней» в русской литературе были почти одни «проклятые монголы». Если бы тогда работал единственно сам Бунин, то уже литературу тех лет можно назвать значительной и достойной. Но, помимо того, еще целая плеяда талантливых авторов пополняла русскую литературную сокровищницу настоящими шедеврами. Возможно, когда-нибудь так же будет восприниматься и письменная культура нашего времени. Но пока она как-то не производит впечатления. В конце прошлого столетия Россия пережила редкий даже для такой богатой на потрясения страны перелом, равный, может быть, крушению империи, Смуте или татарскому нашествию. Откликнулась ли литература на этот перелом? Осмыслила его? О «заборных» опытах, разумеется, нет речи, – эта «литература» не упустила прореагировать и на погибель принцессы Дианы. Но были ли созданы произведения по мотивам событий начала девяностых хотя бы равные «Хождениям по мукам»? – не говоря уже о новом «Тихом Доне»! – нисколько! – это не то чтобы не интересно литературе, а, скорее, не по плечу нынешним литераторам. Уж если Бунин свои «окаянные дни» считал литературным безвременьем, то как бы он оценил нынешнее состояние отечественной словесности!
Во всех своих дневниковых записях – и в «Окаянных днях», и в собственно дневниках – Бунин то и дело обращает внимание на ложь и лицемерие установившегося режима: «Читали статейку Ленина. Ничтожная и жульническая – то «интернационал», то «русский национальный подъем»; «Тон газет все тот же, – высокопарно-площадной жаргон, – все те же угрозы, остервенелое хвастовство, и все так плоско, лживо так явно, что не веришь ни единому слову и живешь в полной отрезанности от мира»; «Лжи столько, что задохнуться можно»; «Необыкновенно глупо: «Советское отечество»! Уж не говоря о том, что никто там ни с кем не советуется».
Ушли ли из нашей современной жизни лицемерие, жульничество, хвастовство? Ну, понятно, вопрос риторический. Это все равно, что спрашивать, а ушло ли воровство, кумовство, взяточничество, бюрократия? Куда ж оно, родимое, денется…
Вспомним в связи с бунинскими наблюдениями знаменитое наше не такое уж давнее «остервенелое хвастовство» – дефолта не будет! – заявленное за три дня до катастрофы финансовой системы. Если же заявивший, как говорят, сам был введен в заблуждение своей лукавой свитой, то тогда ему вдвойне позор! – это уже больше, чем преступление: это ошибка. Или потешно-грозное того же авторства: не так сели! Единственное удовольствие от этого паханского рыка – предполагать, насколько же, наверное, стушевалась от него не по рангу рассевшаяся сервильная камарилья.
Кстати, о свите, об «аппарате». В России сейчас насчитывается сто чиновников на десять тысяч человек населения. В то время как в СССР – в последние годы его существования – таковых насчитывалось чуть более семидесяти на десять тысяч.
Идейная база революционных преобразований девяностых строилась в пику прежним порядкам, между прочим, и на декларировании «сокращения аппарата», «модернизации управления» и т.п. Рынок-де сам отрегулирует численность чиновничества, сведя его до допустимого минимума. Но вот подернулась тиной рыночная мешанина, и мы имеем «аппарат»… еще более раздутый, нежели в поздний советский период.
И что же говорит об этом Бунин: «Как они одинаковы, все эти революции! Во время французской революции тоже сразу была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул целый потоп декретов, циркуляров …и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты, союзы, партии росли как грибы, и все «пожирали друг друга»... Все это повторяется потому, прежде всего, что одна из самых отличительных черт революций – бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна».
Ну точно! – вот же они наши «революционные» девяностые-двухтысячные: сплошь жажда игры, лицедейства, позы, балагана! «Ключевский отмечает чрезвычайную «повторяемость» русской истории», – приводит Бунин авторитетное мнение в подтверждение собственных наблюдений неизменных наших исторических параллелей.
В советском государстве, – афористично обращает внимание Бунин, – никто ни с кем не советуется. Он имеет в виду, что за вывеской народовластия советская система скрывает самый жесткий, беспросветный тоталитаризм, самое циничное лицемерие.
Но вот в новой постсоветской России очередные выборы верховного правителя. Вроде бы они отвечают формальным демократическим, признанным в большинстве цивилизованных стран, принципам «четыреххвостки» – прямые, равные, тайные, общие, – все честь по чести! Своевременные еще к тому же. Но мы-то прекрасно понимаем, что в этих «выборах» нет выбора! что это ровно то же лицемерие, что и подмеченное Буниным в системе «советов»! Как там никто ни с кем не советовался, так же и здесь никто никого не выбирает, – все заранее решено и предопределено, кем следует. «Выборы» эти нужны власть-навсегда-придержащим лишь для соблюдения формальностей. Чтобы не потерять лица. Особенно в глазах «партнеров».
Из всех этих параллелей можно, казалось, сделать неутешительный вывод: вечные «окаянные дни» – судьба России. Но это неверно. Сам Бунин так не считает. Потому что как никто знает Россию, верит в нее: ему известны неизменные русские характерные свойства – парадоксальность, непредсказуемость, способность перетерпеть любую напасть, преобразиться и возродится. «Россия! Кто смеет учить меня любви к ней?» – восклицает он в своей знаменитой речи «Миссия русской эмиграции» в 1924 году. И далее там же продолжает: «Говорили – скорбно и трогательно – говорили на древней Руси: подождем, православные, когда Бог переменит орду! Давайте подождем и мы».
Пожалуй, главная и исчерпывающая характеристика, данная Буниным русской натуре, сформулирована им таким образом: из нас, как из дерева – и дубина, и икона – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев. В современном понимании, впрочем, и Пугачев – не худший русский тип. Уже Пушкин сделал его симпатичным героем. Теперь же этот образ – такое почти былинное воплощение удали, непокорности, протеста, риска, авантюризма в лучшем понимании этого слова. Все эти качества, как были, так и остаются традиционными русскими чертами. Но и Сергий Радонежский отнюдь не ушел из нашей национальной натуры.
Вот эти две, на первый взгляд, казалось бы, противоположные, но в чем-то и близкие стихии, и остаются характерным стержнем русского человека. «В зависимости от обстоятельств», как говорит Бунин, наш человек то в большей степени Сергий, то Емелька. Бог переменил орду. Действительно. Дождались. Но не меняется русский характер. Вот почему еще и наши потомки, читая Бунина, будут узнавать себя, узнавать свое время.