Йоахим Рингэльнатц
Стихотворения
Дряхлые нити
К старьёвщику, печаль тая,
Соленый огурец
Принёс раз старец и сказал:
«Нахлебник землепашца я,
Хотелось, чтоб ты что-то дал,
Ведь тот такой подлец.
Сей огурец несу в Нужде,
Чтоб пуговицы, верь,
На милостыню разве купишь где,
К штанам пришить на дверь».
И вот старьёвщик, взят тоской
Ни словом с огурцом,
А старец что в нужде такой,
Склонившись в пах тому лицом,
Сто пуговиц своей рукой,
Из золота, к столбу ворот
Штанов с усердьем шьёт.
«Спасибо!» — старец рёк,
затем —
Дверь настежь у обнов —
Идёт и встречным кажет всем
Сокровище штанов.
И так ходил, покуда рок
В психушку не завлёк,
Иль — возбуждение от ссор
с людьми, но где он смог
Всё ж пуговицы проглотить,
и с тем в могилу лёг.
Везде
Да Страна чудес везде.
Жизнь везде на это.
И подвязка тёти где,
Как и подле где-то.
Темнота везде-везде.
Детям быть отцами.
Пять минут поздней в узде
Что на время мрёт в беде.
Вечность всюду с нами.
На улитку дунуть — так:
В рАкушке излишек,
Погрузить сей дом в коньяк —
Видит белых мышек.
Гвоздь крепко сидел...
Гвоздь крепко сидел в деревяшке одной,
Гордивщийся очень своею женой.
Чепец золотой был на ней, но при том
Она оставалась латунным болтом.
Свободнее где-то, чуть взвинчена тож,
В любви как и в прочем способна на ложь.
Влюбившись в крючок,
тайно виделась с ним
В пазу, где обоих ждал полный интим.
И, раз раскрутившись в любовном труде,
Оставила мужа в семейной беде.
А гвоздь так и гнула ужасная боль,
И сердце разъела страдания соль.
И мучил гвоздя одиночки удел,
Что вскоре почти он совсем заржавел.
Но прежнее счастье — милей всех отрад —
Тут снова с женой прикрутилось назад.
И лоском сияет лицо её вновь.
Да, старая всё ж не ржавеет любовь.
Вы шлюха гнилая
«Вы шлюха гнилая, каких не бывало!» —
Раз зеркало лампе в порыве сказало.
«Вы сальный осколок, каких гаже нет!» —
Тут зеркалу лампа на это в ответ.
И зеркало горечи вынудил шок
Свершить со стены небывалый прыжок.
А лампа, дыханья что ярость лишила,
Шипела, дымила, оплыла, коптила.
Служанкою прибраны к вечному сну,
Они на неё всю свалили вину.
Уселись шесть ласточек...
Уселись шесть ласточек, так для начала,
На мощных шесть свай у морского причала,
Чтоб 3 им минутки поплакать всем вместе
По герцогу Альбе в красивом сём месте.
И вновь полетели. Но все шестером
Все сваи обкляксили в горе своём.
Раз ёж, который франтом слыл...
Раз ёж, который франтом слыл,
На теле все колючки сбрил.
И не колючим — в сей красе —
Он встретился затем лисе.
И хоть свернулся ёж клубком,
Проглочен был он колобком.
Но изнутри напомнил всё ж
Лисе, что он колючий ёж.
И, голос в чреве чтоб избыть,
Лиса просила извинить.
«Что свинка были Вы для глаз!
Вас выпустить хочу как раз.
Из задних лишь прошу ворот,
Раз столь конфузен поворот!»
Но отвечать был ёж не дюж,
Поскольку переварен уж.
Jerusalem
( Одной служанке в Штрассбурге...)
Что лётчик взял меня в Jeru-
Salem, ведь мы знакомы,
Ах, золотце, тебе ль совру,
Что вдоволь ел там, вдоволь пил,
И дважды посетил я Нил,
Обплавав водоёмы?
Сам город с нашим очень схож:
И древни все чертоги.
Но временами и грабёж —
Свернёшь едва с дороги.
С загаром люд тут: сколь ни три —
Всё сионист с изнанки,
Но жёны тоже изнутри
Точь-в-точь как христианки.
Я у мечетей тут ходил,
Плёл байки бедуинам —
Понять турецкий их нет сил,
Но ясно всё по минам.
А вот тут средь песков на Гну
Султан спешит к намазу.
И я реку ему: Jeru-
Salem Aleikum! — сразу.
Он ввел меня в шатёр и мне
Сказал, чтоб снял одежду,
И подарил мне портмоне,
Обрезать скрыв надежду.
Но всё ж не обагрён кинжал,
И я — в бегах от мести.
Ах, золотце, чтоб я соврал?
Нет-нет — вот Слово Чести.
Глист
О, то был просто непосильный труд —
Причину выявить того,
что сзади вечно зуд.
Но констатировал всем доктор Шмидт,
Когда был пациент им вскрыт:
Что этот глист страдал глистами,
Что от глистов страдали сами.
Раз парочка окороков свиных...
Раз парочка окорокОв свиных
из соляных низин
Назад в мясной вернулась магазин
И там рекла с высот своих седин:
Meneh tekel upharsin.
Моя простодушная песня
В снегу и розовом ликёре
Оставленного блюдца
Одной принцесске
довелось проснуться.
И заспана ещё, тут при обзоре
Она, вдруг покраснев, с подушек
Узрела у своей прелестной грудки
Широких 46 лягушек,
Целующих друг друга в зад,
чьи бородавки жутки.
И потрясенье от сего, что было гнило,
«Тьфу, кекс!» родив в её устах,
её сим удушило.
И вот теперь в любой газете
можно прочитать:
Она похабнейшей свинье
была под стать.
Болтовня одной углосъёмщицы
… Потеряла место я к тому же:
Шеф прогнал уродкой от лица.
Родила девчонку, но что хуже,
Где и подбородка нет отца.
Опекун повесился мой в рани.
Крепдешин оставил, ох, цветист.
Подарила я его позднее Анни,
Кой на Хельголанде массажист.
На него не зла я, хоть со свистом
Он меня оставил, как постель.
И совсем он не был массажистом,
А ходил ночами на панель.
Ничего не скажешь тут, похоже.
Я сношалась и с зубным врачом.
На руках меня носил, но тоже
Счастье сглазила — сама при чём.
У Английского то было сада.
Бес попутал, и забылась я:
Ждать мне Густава, а я и рада
Ковырять в носу, свинья.
Видя, Густав говорит солидно:
Боже мой, манеры Ваши где?
Да поможет ли — теперь что стыдно.
А порой бреду в тоске к воде...
Верность моряка
Дольше всех невестой мне
была Альвина.
Nafikare necesse est.
Да, давненько сини-глазки
слёзкой желатина
Утекли из этих счастья мест,
Где певала — в рот не суй ей пальца —
Песенку «Охотник из Курпфальца».
Юморила — будто дул пассат.
В утро воскресенья хоронили
В поле, чтоб деревья не темнили,
Где невинность потеряла
много лет назад.
А в четверг, промыв вновь грогом почки,
Как отрыл её там, где цветочки,
Странными мне показались мочки.
В пятницу опять зарыл назад,
В поле, да никто не бросил взгляда.
В понедельник откопал, чтоб от наряда,
Коий ей с собой в могилу взят,
Шёлка откромсать кусок, что на парад
Вместо галстука мой носит нынче брат.
Жутко: как гроза вдруг разразится,
Так начнёт светиться сея певица.
Да и это б не было бедой,
Вечно с нею быть бы, но с водой,
Новые нахлынули напасти —
Потекла Альвина в мягкой части.
То отрою, то зарою — многие недели,
Вдруг запахло плохо из её купели,
Синим соком вдруг потёк с горбинкой нос,
Нитяных червей, который мне принёс.
И ползли ужасны эти гости,
И в конце концов столь скользки кости,
Выпав, разбивались вдрызг от злости.
И простился с ними я в протяжном крике.
И пошёл на «Утешителе» в Икике.
Без надежды вновь их откопать,
Так как время не воротишь вспять.
Да и мёртвые должны в покое спать.
Рыцарь Носкобург
О как же нежно, по ветру летя,
Развешено тобой бельё, дитя!
И vis-a-vis
Чтоб насладиться сим, постель
Я покидал, всё поливая у балкона хмель,
Но ты моей не чуяла любви.
Вот бы твои большие, как у птиц, глаза
Всё разглядели б это, ах:
Мою фантазию, что родила тоски слеза —
Быть ветром тут сейчас в твоих трусах!..
Но ни напевы и ни свист,
сколь их ни множ,
Не приносили мне тебя среди тоски.
Ха! — тут пришло —
своё бельё развешу тож!
Найду ль? Да вот — на мне носки.
Всё в прачечной другое столько лет,
Носки лишь эти, с девственника ног,
Пускай тебе по ветру шлют привет!
А на балконе холод — я продрог.
Твои трусишки иссушил уж год,
И зиму тронул карнавала жар.
И лишь мои носки,
уж превратившись в лёд,
Висят — застывших насмерть сотня пар.
А я на севере живу, вдали, и стал
Совсем уж гомосексуал.
Голос на крутой лестнице
Троих сыновей потеряла в уланах, в окно
Муж с третьего выпал,
взобравшись на стол.
Да, дальше рожать будет просто смешно!
Для таких положений
один и остался подол.
Делай за мной, жёны,
каждой беременной стать!
Все жёны беременны быть
просто должны!
Тогда спрыгнут мужья
с разбухшей вашей печёнки в кровать,
Совсем малЫ, влево и вправо,
с любой стороны.
Во всем начало лишь тяжело.
Плевать на выкидышей и калек.
Коль всегда б не блудила бы
пара всё ж человек,
Из харчевен бы пустотою мело,
И солдат не набрать уж вовек.
Свинство — нынче обычаи, нравы, так вот:
Жён помазал сам Бог, и на царство возвёл.
Волочите же свой набитый живот
Через кладбища, значит, туда и — отёл!
* * *
Одна гортань, страдая от мигрени,
Вдруг закричала как гиены и олени.
И полон боли был её болезный крик.
Но так как ей на помощь не спешил никто,
И крика не слыхал никто в округе — то
Здорова стала в тот же самый миг.
* * *
Отважный конский волос как-то раз
Другим поведал, что покинет их матрас,
Что сам отказ от славных лет —
ошибка на корню,
Что то лежит в их принадлежности к коню.
Затем, крича оставшимся «Адьё!»,
Он устремился ввысь, в иноё битиё.
А на матрасе муж сидел, на плешь кого
Вскочил тот конский волос с «и-го-го».
И, так как он успешен был,
то на равнине той
Его потомки расселились порослью густой.
На канале
Прорвав пакет, копчёный угорь пал в канал
И к югу движется водой сейчас.
Уставшей жить уставший жить сказал:
Лишь после Вас!..
Дорогой домой
До времени надежд других особ
Бабэттэ отдала концы, но ране куплен гроб
Племянницей. И сю при муже с телом вот,
Не опоздать с захороненьем чтоб,
ТрупоавтО на высшей скорости везёт.
Но что в Берлине не обманет взор:
У Брандэнбургских прям Ворот шофёр,
Витрину магазина повстречал в упор.
Затем племянницу он с мужем
тянет — скор,
Из груд стекла, корсетов
мёртвыми во двор.
Лишь труп (мы о Бабэттэ снова) труп
Спасает сам себя — отчёт в газете скуп:
Ведь, к счастью, смерть её была
лишь летаргии сном.
И вот она идёт домой! С улыбкою при всём.
Моей одёжной щётке
Теперь нежней волос твоя щетина,
А прядь моя грозит сойти последним рядом.
Два раза лишь за тридцать лет была причина,
Тебя окинуть восхищённым взглядом.
И первый раз, когда ты новизной прельстила,
И вот сейчас, когда при взгляде стало ясно,
Что времени лишь чувство неподвластно,
Раз три десятка лет ты верность мне хранила.
Коль дастся верность нам удобством всё же
Иль, по обыкновенью, тем,
что с ним так схоже,
Тогда она приестся — пусть и крОтка.
Стыжусь ли бороде воздать я поцелуем
За то, что дрек мой должен быть
ей столько лет целуем?
Прими ж, хоть и стара ты, поцелуй мой, щётка!
Balladetta
Быв молодой ещё для полного растленья,
Мария раз после труда часов
На фабрике белья для погребенья
У фабриканта тройку увела трусов.
И лишь хозяин вычислил злодея,
Назад вернув их, вновь была гола.
Но эта столь абсурдная идея
Её нежданно к счастью привела.
Хозяин фабрики белья для погребенья,
Карьеры деве чтоб не сжечь дотла,
Побоем наградил её, и после избиенья
Она младенца родила и померла.
* * *
Тут был однажды каннибал из Халле,
Что на реке Заале.
У Боденского озера его у самых вод
Мог видеть каждый изнутри
за 20 пфеннигов за вход.
Шансонетка
Жил-был принц, в постель таскал соскИ,
На коленях полз за шлейфом с пылом.
Труп отца с гладильной пах доски
И женЕвером порой, и мылом.
Коль под юбки мне косится поп,
Шепчет старица: К деньгам то на сорочки.
Брат играл на флейте нам галоп,
Да ему повыбивали почки.
В Бога веришь ты? А в лотерею — вот?
У меня сестра падёт в июле.
Но дружок — так просто подлый скот.
Дай двадцатку — я ли не верну ли.
Ко всему мне нужен и корсет,
И заколка с камешком в придачу.
В монастырь хочу я. А смотрю балет —
По себе самой я горько плачу.
Перевел Алишер Киямов