Юрий Рябинин
Миссия эмиграции зовет
Русская катастрофа начала ХХ века, названная Буниным «великим падением России», продолжается. Не повторяется, а именно – продолжается! Потому что – оказывается! – она не закончилась в девяносто первом, как нам было показалось.
В упомянутом году в Москве произошло истинно историческое событие – Конгресс соотечественников: впервые за многие годы встретились две России – измученная «планетарным злодеем», обеспамятевшая «одна шестая суши» и сохранившаяся в рассеянии исконная. Теперь это многообещающее, как казалось, событие практически забыто. Потому что идеи, послужившие попытке воссоединения «суши» и счастливо сбереженной соотечественниками национальной памяти, в нынешней Федерации отчасти отвергнуты, но в большей степени извращены до полного несоответствия с духовными и политическими представлениями русского зарубежья. Если последнее, вместе со всей Европой, эволюционировало к идеалам цивилизации без границ, то правящий теперь в Федерации режим исповедует и проповедует древние «ценности» – возвращения «своего», если потребуется, то и силой, приращения территориями, реванша.
Ильин заметил: СССР – не Россия. Ровно так же можно утверждать, что и Федерация – не Россия. Федерация – это переименованная, несколько обкромсанная, но все та же, по сути, «совдепия». Со всеми ее родовыми атрибутами: армией, прокуратурой, «органами», «знаменами победы», топонимикой в память о советских бонзах, – все осталось прежнее, созданное еще троцкими–дзержинскими. России нет больше вообще. Если цивилизация Пушкина–Толстого–Достоевского–Чехова и сохранилась, то лишь где-то вне этой нынешней страны–оборотня Федерации.
Автору заметки пришлось быть непосредственным участником событий августа девяносто первого года: находится среди защитников «белого дома», присутствовать на бесчисленных митингах, стать свидетелем свержения «железного феликса» на Лубянке. Запомнилось настроение людей в те дни: практически все единодушно были охвачены эйфорией и экзальтацией от невообразимого происходящего – падения ненавистного советского скотного двора. Когда на Манежной площади ведущий митинга объявил, что указом президента РСФСР в республике отныне запрещается деятельность КПСС, о чем вчера и подумать еще было боязно, а произнести вслух опасно, полумиллионная масса как будто на миг опешила от невозможности, от фантастичности такого чуда и затем взорвалась ревом ликования. В эти и в последующие дни–недели казалось, что мы навсегда покончили с каннибальским прошлым, вышли за некий турникет, исключающий попятное движение, – обратного хода больше нет! он невозможен! только вперед! – в новый мир, в новую светлую свободную эпоху!
И вот эта массовая опьяняющая, дурманящая эйфория сослужила тогда крайне вредную службу: и самый народ, и вожаки–демократы как-то не придали значения, что нельзя построить нового мира, не удалив из жизни хищнические структуры, созданные прежним государством–террористом, – это так же невозможно, как по библейской мудрости, не вливается молодое вино в ветхие мехи.
Все «органы», или, как их теперь принято именовать, «силовики», в целостности достались новому государству – Федерации – от государства прежнего. Но эти «органы» изначально создавались целенаправленно для недопущения, прежде всего, какого-либо будущего в стране. Их первейшей задачей было неизменно хранить прошлое и не позволять подданным даже пытаться вырваться из подневольного состояния! Но тем не менее народ при стечении известных благоприятных обстоятельств вроде бы кое-как выпутался из мрачного прошлого. И что же «органы»? А они затаились, переждали «революционную мешанину», и когда все улеглось, «подернулось тиной», вновь явили миру свой неизменный оскал: наступило их время! – оправившись, эти «силовики» снова потащили подъяремный удел в омут – в свое милое прошлое, из которого они были родом.
И вот к чему они привели страну в итоге. В их Федерации теперь решительно отсутствует оппозиция: кто-то из таковой лишен и самой свободы, но большая часть вынуждена скрываться заграницей. Да – разумеется! – в оппозиции к ним значительная часть народа, о чем свидетельствуют массовые аресты протестующих против войны на Украине. Но эта часть народа никак не представлена ни в парламенте, ни в правительстве, лишена лидеров, почему и остается совершенно беззащитной в стихийном противостоянии режиму и, в сущности, ничего не решает, – плетью обуха не перешибешь! В стране практически отсутствует свобода слова: оппозиционные СМИ ликвидированы, соответствующие интернет-ресурсы заблокированы, уличные собрания и шествия ни в коем случае не дозволяются и считаются правонарушением. Суды выносят приговоры лишь угодные власти, – без исключения обвинительные! Имеются все основания утверждать, что их Федерация не является правовым государством.
Кстати о судах и приговорах. В позднее советское время – в эпоху диссидентства – самая строгая мера по политической статье «антисоветская агитация и пропаганда» составляла до семи лет лагерей. В нынешнее время за аналогичное «преступление» предусмотрена мера… до пятнадцати лет. Вернулись гулаговские сроки…
Происходящее сегодня в Федерации – следствие глубочайшего кризиса русской идеи. Уже где-то с девяностых всякие аналитики и эксперты стали обращать внимание на то, что мы не знаем, куда идем, что у нас никак не сформулирована цель развития, путь наш темен, слепые ведут слепых и т.п. Если иногда и высказывалась сколько-нибудь вразумительная альтернатива начавшейся политике реваншизма, то властью она вообще игнорировалась, а в зараженных иллюзией великорусского шовинизма массах не находила понимания. В результате мы пришли к пику реванша «органов» – к совершенному бесправию общества и… к войне!
Но если в прежние самые мрачные годы тоталитаризма свободная русская мысль беспрепятственно развивалась в зарубежье и хоть не без труда, но пробивалась за железный занавес, – советское диссидентство в значительной степени формировалось под влиянием эмигрантских изданий, – то теперь эмиграция сама как будто не претендует быть русской духовной и идейной сокровищницей. Раньше эмиграция жила Россией и для России. И многие подсоветские невольники знали: если русское зарубежье хранит культуру, оно ее хранит для нас; если хранит память, то опять же для нас; хранит веру – несомненно, для нас! Теперь же – такое впечатление – эмиграция существует не для России, а лишь для самой себя. А далекое отечество – это для нее что-то такое безнадежное, пропащее, что уже не стоит и внимания.
Что же дает основание для подобного суждения? Прежде всего, отсутствие в зарубежье таких информационных и идеологических колоссов, каковыми были газеты «Русская мысль», «Новое русского слово», журналы «Посев», «Грани», «Континент», «Синтаксис», «Время и мы». Эти замечательные издания опять же выходили не столько для эмиграции, сколько для порабощенного отечества. Не случайно «Континент», например, выпускался в «карманном» формате: чтобы книжки проще было перевозить в страну предназначения. Все мысли, идеи, которые высказывались на страницах упомянутых изданий лучшими умами эмиграции, адресовались сооте-чественникам на родине. В сущности, крупные газеты и журналы зарубежья являлись этакими институтами проблем развития и возрождения России. Их вклад в крушение советской тоталитарной системы немал.
Но вот этих центров идей не стало. Причина вполне уважительная и прозаичная: пока существовал советский режим, страны свободного мира всячески поддерживали альтернативную русскую мысль, но едва режим рухнул в девяносто первом, прекратилась и поддержка эмигрантских изданий, – казалось, они сделали свое дело и их дальнейшее существование нецелесообразно. Главный редактор «Континента» Владимир Максимов когда-то на вопрос автора заметки – зачем он передает издание своего журнала на родину? – прямо ответил: закончилось финансирование и продолжать выпускать его в Париже нет более возможности; эмигрантский журнал такого типа не может выходить без дотаций, без помощи мецената. И вот так постепенно – один за другим – угасли почти все крупные издания русского зарубежья. С точки зрения российского потребителя информации эмиграция онемела. Во всяком случае, ее влияние на умонастроение в Федерации практически не ощущается. Да, издаются в разных странах какие-то региональные русские газеты-многотиражки с рекламными объявлениями преимущественно, выходят кое-где журналы и альманахи с тиражом по числу опубликованных в них авторов, но вся эта оскудевшую печать ориентирована почти всецело на… зарубежье, на эмигрантскую аудиторию.
Отказ эмиграции и иностранных меценатов хранить и укреплять упомянутые левиафаны русской зарубежной печати объясняется ровно теми же заблуждениями, иллюзорными представлениями, каковые были допущены в начале девяностых соотечественниками на родине: и эмиграция, и ее западные попечители не позаботились уберечь «Континент», «Русскую мысль» и прочее в полной уверенности, что начавшиеся в России перемены необратимы, что обратного хода ни в коем случае не может быть, что русские отныне и навсегда возвращается в семью свободных народов. Иллюзии не оправдались. В девяносто четвертом году (!) Максимов пророчески говорил автору: нас просто несет под гору, страна катится к фашистской диктатуре. Докатились…
И вот Федерация явилась миру в образе известного истории тоталитарного хищника: в стране установлен жесточайший полицейский режим, – мало того! – этот режим еще и пытается расширяться, расползаться, он дозрел до стадии реализации повестки похода «за Судетами». Следующей стадией может быть… Вестерплатте и битва за Британию.
Невиданное со Второй мировой по масштабам нашествие на Украину вывело, наконец, Запад из многолетней комфортной апатии. В столицах демократических стран вдруг прозрели и обеспокоились, убедившись, что на востоке ожил, казалось бы, повергнутый в преисподнюю, зверь багряный с семью головами и десятью рогами. Украинцам хлынула военная помощь, подобная знаменитому ленд-лизу. Это замечательно.
Но для совершенного успеха западным странам следовало бы как можно скорее открыть и второй фронт. Таковым фронтом вполне могло бы стать русское зарубежье. К тому же в последнее время оно существенно пополнилось российскими инакомыслящими, вынужденными спасаться от развернувшихся на родине репрессий. В Федерации решительно подавлена, изничтожена оппозиция. Роль российской оппозиции могла бы взять на себя эмиграция. Но для того, чтобы влиять на происходящее в отечестве, эмиграция должна получить возможность говорить. Говорить и доносить свой голос до томящейся в лубянском плену аудитории. А для этого необходимы заинтересованные меценаты, которые могли бы обеспечить возрождение и деятельность ныне практически угасшей русской зарубежной печати.
Владимир Максимов назвал когда-то автору две причины, вынудившие его отказаться издавать «Континент».
Кроме приведенной выше, еще и такую: «Я считаю, – говорил Максимов, – эпоха этого журнала кончилась. У него была задача такого, если хотите, идейного, духовного противостояния. И в свое время выполнять эту задачу удавалось вполне. Но теперь все, время ушло. Эта прекрасная эпоха изжила себя».
Не изжила, как оказалось. Не кончилась. Выждала время и объявилась вновь. И снова миссия эмиграции приобретает значение спасения отечества, снова требует от всего русского зарубежья самого деятельного участия в идейном и духовном противостоянии с планетарным злодеем, бесчинствующим на порабощенной родине, снова зовет в бой за Россию.