Давид Сеглевич
ДЕСЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ
Каховский влетел в бальную залу с бутылкой клико. Ее только что откупорили, пена лилась из горлышка. Мужчины захохотали, дамы заулыбались.
— Петя, ты что? — закричал Трубецкой. — Тебе здесь шампанского мало?
Действительно, еды и напитков было в достатке. Подавали те же официанты, что недели две назад прислуживали семейству «претендента на престол» (так теперь называли неудавшегося императора).
- Эка вы! - возмутился Каховский, подходя к группе мужчин в партикулярном платье, стоявших поодаль от столиков. — Ни дать ни взять государственные мужи. Скучно у вас, граждане. Вспомните наши офицерские попойки. Вот то была жизнь.
- С этой жизнью покончено, гражданин Каховский! — веско изрек Якушкин. — Отгремела музыка. Ты теперь член Временного правительства. Вся Россия на тебя смотрит. Так что забудь и о бретерстве, и о…
— Полноте, господа! — снова вмешался глава правительства Трубецкой. — До самого рождества работали без продыху, теперь можно и душу отвести.
— Кутишь, цареубийца? — весело выкрикнул входящий в залу двадцатисемилетний военный министр Пущин, хлопая Каховского по плечу.
Тот вспыхнул:
— А кто виноват в том, что все семейство успело удрать? Вы же и прошляпили! А я, сам знаешь, всегда был готов выполнить свой долг.
— Ладно, примирительно сказал Пущин. — Спасибо, что хоть Милорадовича не прихлопнул, а то хороши бы мы были.
Первый министр тем временем отошел к стоящему в стороне Рылееву.
— Что невесел, Кондратий? Рождество встречаем, а ты точно на похоронах.
— Сам не знаю. Как-то на душе смутно.
— И с чего бы? Ты погляди, как всё идет гладко да споро!
— Ну, не так уж и гладко. Дворянские ополчения, почитай, по всей России.
— И что они сделают против нашей армии?
— Знаешь, Серж, я иногда думаю, что история идет предопределенным ей путем, а все наши потуги ничего не значат. Как бы ни улыбалась нам фортуна, всё придет к тому же итогу. А каков он — кто знает?
— Да ты фаталист, друг мой, — усмехнулся Трубецкой. — Само собой, все мы в воле божьей. Но волю эту господь не может воплотить иначе, как через наши деяния.
— Нет, Серж, я не о том. Есть некий путь, не зависящий от божественного предопределения. Главные вехи на этом пути уже расставлены и никакими нашими поступками не могут быть передвинуты.
— Но ты же сам видишь, Кондратий, сколь громадную роль играет обыкновенный случай. Вон хоть тогда на Сенатской. Да выкати они пушки и ударь по нам шрапнелью — тут же бы всё и закончилось. Но нет, не смогли. Простые обыватели не дали. Встали стеной. И вот уж нет у нас ни крепостного права, ни самодержавия. А коли виноват не случай, так может это и есть одна из твоих вех?
— Ох, не знаю. Погоди, Серж. Всё пока только на бумаге…
Сообщили, что прибыл посланник с экстренным сообщением. Вошел запыхавшийся адъютант. Последние снежинки еще таяли на грязных сапогах.
— Гражданин первый министр, войско претендента выступило из Нарвы и движется в сторону столицы.
Стало тихо. Все поняли, что пора заканчивать празднество, дабы заняться более неотложными делами.
А через четверть часа прибыл еще один посланник и сообщил, что две армии пруссаков пересекли Польшу и что одна из них, западная, движется на соединение с войсками претендента, а вторая, восточная, идет на Псков, чтобы обойти столицу с востока…
Заканчивалось 24 декабря 1825 года. То было их последнее рождество.