№ 36. Александр и Вера Корчак. Толстой. Бегство от себя.

Александр и Вера Корчак

 
Толстой. Бегство от себя

1.  Введение

После смерти Толстого о его жизни и писательской деятельности написано множество книг. При этом использовалось полное собрание его сочинений в ста томах, включающее  письма и дневники не только его самого, но и его жены, а также дневники и воспоминания его многочисленных детей, внуков, других родственников и знакомых. Использовались и его литературные произведения, многие персонажы которых «списаны» автором с его родных и знакомых. Такое обилие сведений позволяло с беспрецедентной подробностью проследить всю историю жизни и литературного творчества Толстого. И первая такая попытка была осуществлена литературоведом В.А.Ждановым еще в 1928-м году (В.А.Жданов «Неизвестный Толстой. Тайная жизнь гения»; «Любовь в жизни Толстого»; «Лев Толстой и Софья Берс»;  переиздания 2010). Жданов обратил внимание на то, что дневники Толстого и его жены содержат подробное описание не только жизни и творчества самого Толстого, но и историю семейных отношений супругов Толстых на протяжении 48 лет. Поскольку они не скрывали дневниковые записи друг от друга, то эти дневники можно рассматривать как совместную летопись их семейной жизни, т.е., как своеобразное «совместное творчество», дополняющее литературное творчество Толстого.

Анализируя взаимоотношения супругов по этому «совместному творчеству», Жданов  проследил  эволюцию взглядов Толстого от восхваления семьи в начале семейной жизни до проповеди безбрачия в ее конце. Эту эволюцию, как и внутрисемейную трагедию, он попытался объяснить исключительной индивидуальностью Толстого, включавшей и его повышенную сексуальность, а также развитием его религиозного и социально-политического мировоззрения.

В связи со столетней годовщиной смерти Толстого естественно возникает вопрос о  переоценке вклада писателя в общемировую культуру как религиозного проповедника, критика и писателя. Толстой-проповедник известен евангельской проповедью «непротивления злу насилием». Ее использовал, например, Махатма Ганди во время национально-освободительной борьбы за независимость Индии от Великобритании (Ганди упоминает о Толстом). Но в России проповедническая деятельность Толстого привела лишь к появлению немногочисленных сект толстовцев. Толстой-критик известен своей критикой царизма и Российского православия, а также Западной культуры и Западной цивилизации вообще. Его критика сыграла отрицательную роль в истории России (об этом - ниже) и не оставила значительного следа в истории западной культуры. Поэтому актуальной может быть только оценка вклада Толстого в общемировую культуру именно как  писателя.

Неудивительно, что семейная жизнь Толстого продолжает привлекать большое внимание даже спустя столетие после его смерти: ведь проблема внутрисемейных отношений и устойчивости конкретной семьи в условиях конкретного общества является центральной в литературном творчестве Толстого. Вклад Толстого в общемировую культуру как писателя - это, главным образом, «Война и мир» и «Анна Каренина», которые стали популярными во многих странах мира, многократно переиздавались, а также были воплощены в кинофильмах, спектаклях, балете. В них рассматривается и сравнивается история двух семей: Ростовых и Болконских и, соответственно, Левиных и Облонских. И если во второй из них центральной является столкновение  индивидуальных и социальных потребностей человека в условиях семьи на фоне мирного времени, то в «Войне и мире» можно проследить то же самое столкновение, хотя оно не так очевидно из-за другого фона - военного. (Толстой мог бы использовать и название: «Война и семья».) Более того, то же столкновение можно обнаружить и во многих других произведениях Толстого. А оригинальность литературного творчества Толстого заключается в том, что он сознательно планировал создание своей семьи («на разумных началах»), создавал ее, подробно описывал свой опыт в дневнике и затем художественно обрабатывал результаты этого опыта. Поэтому гениальное описание внутрисемейных отношений является непреходящим общечеловеческим вкладом Толстого не только в русскую, но и в общемировую культуру.

Можно указать еще на одну причину актуальности литературного творчества Толстого. Семья  была - и пока еще остается - элементарной ячейкой любого социума и поэтому отражает  большинство важнейших социальных проблем. Поэтому на  истории семьи Толстого можно проследить главные процессы разложения и упадка современной семьи вообще, ведущие постепенно к разрушению традиционной моногамной семьи во всех демократических странах мира. И, что еще более важно, проследить, как на этот процесс повлияла и продолжает влиять противоречивая природа человека, его  двойственность или «двуликость», возникающая из-за несовместимости его индивидуализма с окружающим социумом. Толстому удалось описать это с беспрецедентной откровенностью и детальностью именно потому, что  он носил эту «двуликость»  в себе в обостренной форме и постоянно страдал от нее. В предлагаемой статье рассматривается история семьи Толстого именно с этой точки зрения.

Эта противоречивая двойственность проявлялась у Толстого не только в его внутрисемейных отношениях, но и в социально-политическом и религиозном мировоззрении. Ядром славянофильства было, как известно, утверждение, что самодержавие и православие сдерживают от распада традиционную российскую общину, что взаимосвязь между ними была и остается главной  причиной особого пути России («православие, самодержавие и народность»). Толстой, как и славянофилы, идеализировал российскую крестьянскую общину, отрицал западную цивилизацию и отстаивал особый антизападный путь развития России. Но среди русских славянофилов он был диссидентом, поскольку заодно отрицал и самодержавие с православием. Противоречивая «двуликость» Толстого проявилась в том, что, беспощадно критикуя и царизм, и самодержавие, и все культурное русское общество, он не понимал и не желал понимать, что способствовал этим разрушению той самой  крестьянской общины, которую он считал образцом общественного устройства, противопоставляя ее западной демократии. Его критикой воспользовались для подготовки революции большевики («Толстой как зеркало русской революции», В.Ленин, 1908),  разрушившие после революции эту общину до основания.

2. Об обостренной «двуликости» Толстого

Паническое бегство из Ясной Поляны является наиболее интригующим фактом в жизни Толстого, привлекающим до сих пор внимание социологов, психологов, социал-психологов, литературоведов и просто писателей, иногда пытающихся даже изложить этот побег в виде детективного романа. Не менее интригующим и трудно объяснимым фактом является прославление Толстым семьи в начале сознательной жизни и развенчание брака вообще и проповедь целомудрия в ее конце. Объяснение этого факта невозможно без учета обостренной «двуликости» Толстого как наиболее характерной особенности его личности. Она проявлялась с самого детства, например, в его неприятии любого принуждения и насилия извне. Проявлялась она и в его повышенной сексуальности («чувство оленя», как он сам ее называл). Обостренная социальная потребность проявлялась, например, в болезненном чувстве неприятия любой лжи, любой неправды, в постоянном поиске истины. Люди с такими обостренными особенностями характера проводят, обычно, всю жизнь в поисках какого-либо устойчивого компромисса между их обостренными индивидуальными и не менее обостренными социальными потребностями.

И хотя большинство людей в этом смысле «двулики» (подробнее о причине в заключении), у Толстого эти две стороны личности находились в постоянном противоборстве; он постоянно стремился их примирять, болезненно переживал свои неудачи в этих попытках примирения и подробно описывал их в дневнике и в литературных произведениях. Ему было «тесно» в любом социальном окружении. Поэтому он сначала «бежал от себя» в семью, а позже, наоборот, пытался четыре раза (1884, 1885, 1895, 1896) осуществить уход от семьи. Провал этих попыток свидетельствует о его неудаче найти приемлимый компромисс в семье. Он бежал от семьи, когда был вынужден признать полную неудачу таких попыток.

Поэтому радикальное изменение взглядов Толстого на семью нельзя рассматривать лишь как следствие эволюции его социально-политических и религиозных взглядов, т.е., что поздний Толстой постепенно преодолевал заблуждения раннего Толстого. Скорее - наоборот: эволюция этих взглядов являлась следствием особенностей личности Толстого. Обе стороны его личности - обостренный индивидуализм и обостренная социальность - проявлялись на протяжении всей его жизни, влияли на формирование его социально-политических и религиозных убеждений и, в частности, на отношение к семейной жизни.

3. Бегство в семью

Рассмотрим жизнь Толстого с этой точки зрения, условно разделив ее на три части: от совершеннолетия до женитьбы (1846-1862), от женитьбы до т.н. «перелома» мировоззрения (примерно 1879-81) и после этого до побега от себя «в никуда». На протяжении первого периода доминирует обостренная индивидуальность Толстого, проявлявшаяся в протесте против принуждения извне и в повышенной сексуальности. А все его социальные потребности сводятся в этот период к неопределенной «любви к ближнему» и к обостренной совести. Причем любовь он понимает в самом расширенном значении как желание добра вплоть до самопожетвования конкретному человеку, а совесть - как неприятие любой неправды. Поэтому где бы он ни оказывался вне Ясной Поляны (Москва, Петербург, Кавказ, Казанский университет, армия, Европа), он из-за повышенной индивидуальности сразу же обостряет отношения с окружением. Он постоянно бежит, иначе говоря, от социума.

Результатами такой своеобразной смеси индивидуальности и социальности оказались карточные проигрыши, постоянные долги, ссоры, проститутки, сифилис и даже несостоявшаяся дуэль со своим другом - Тургеневым. Из-за обостренной социальности все его карьерные, любовние и сексуальные поражения фиксируются и оцениваются в дневнике и письмах. Вот характерная запись в дневнике, сделанная Толстым в конце 1855 года: « Это уже не темперамент, а привычка разврата. Похоть ужасная, доходящая до физической болезни... Шлялся по лесу со смутной сладострастной надеждой поймать кого-то в кусту. Ничто мне так не мешает работать.. Я  невыносимо гадок этим бессильным поползновением к пороку. Лучше был бы сам порок... Поэтому решился, где бы то ни было и как бы то ни было завести на эти два месяца любовницу...» (Жданов, «Неизвестный Толстой», стр.43). Запутавшийся Толстой превратился в «постоянно кающегося грешника». В связи с этим характерно замечание Тургенева о Толстом этого периода (Басинский, «Лев Толстой: Бегство из рая», 2010, стр. 129): «...Странный он человек, я таких не встречал и не совсем его понимаю. Смесь поэта, кальвиниста, фанатика, барича – что-то напоманающее Руссо, но честнее Руссо - высоконравственное, но в то же время несимпатичное существо».

Толстой женился потому, что рассматривал создание семьи «на разумных началах» как способ преодоления своей обостренной индивидуальности и, в частности, «чувства оленя», которое преследовало его с юношеских лет и не давало ему возможности заниматься каким-либо интересным, важным и полезным делом. Одновременно с поисками временной любовницы происходят двухлетние поиски невесты. Но такой, которая, с одной стороны, вызывала бы в нем чувство любви и разделяла его взгляды на жизнь, а с другой - не слишком ограничивала бы  его индивидуальную свободу, готова была бы, иначе говоря, подчиниться ему. Заканчиваются эти поиски  женитьбой на С.А.Берс  в 1862.

Эта женитьба была ничем иным, как попыткой Толстого найти в семье убежище от своей  обостренной индивидуальности. К этому времени Толстому было уже 34 года, и он уже отказался и от военной карьеры, и от карьеры чиновника, и от университета. Определились также его пристрастие к литературному творчеству, критическое отношение к литературным кругам, отрицательное отношение к царизму, православию и высшему слою российского общества. И эти его взгляды сохранялись, в главном, на протяжении всей жизни, создавая лишь фон для семейной драмы.

4.   Внутрисемейный конфликт

Семья для Толстого оказалась, однако, «убежищем от себя» лишь на протяжении первого десятка лет. С рождением многочисленных детей возникали обычные, характерныые для большинства семей, проблемы. Но из-за обостренной индивидуальности Толстого в его семье эти проблемы принимали особенно острый характер. В течение первого десятилетия семейной жизни С.А. родила Сергея (1863), Татьяну (1864), Илью (1866), Льва (1869), Марию (1871) и Петра (1872) и  была постоянно либо беременной, либо кормящей очередного ребенка. Поэтому она начала протестовать против столь быстрого увеличения семьи («Так тяжело Машу рожала, не сравнить с первыми четырьмя. Хочу упросит Левочку, чтобы дал мне перерыв. Есть же всякие средства. Но боюсь подступиться. У него ведь взгляды такие строгие. Для него брак без деторождения - это что-то вроде блуда.»¹). И это стало самой главной и самой глубокой причиной конфликтов между супругами. Конфликты эти подробно описаны Толстым в “Анне Карениной”  от лица Левина. Но без упоминания (!) этой главной причины. К этому времени  Толстой убедился, что, во-первых, жена не разделяет его «чувство оленя» и, во-вторых, что у него это чувство является повседневной потребностью, чем он радикально отличается и от оленя, и от жены. Он убедился также, что не в состоянии воздерживаться от «чувства оленя» даже в периоды беременности и кормления жены².

Тем не менее, Л.Н. стремился найти какой-то компромисс между независимостью от окружения (включающего теперь не только общество, но и семью) и своей повышенной сексуальной потребностью, которая связывала его с семьей. Для С.А., напротив, как и для большинства женщин, секс не являлся главным связующим фактором семейной жизни; таким фактором являлись дети. Это различие между ними, обычное в человеческом обществе, проявилось уже к концу первого десятилетия совместной жизни. Оно и послужило началом и главной причиной их постепенного взаимного отчуждения, несмотря на несомненное наличие всех тех взаимных чувств, которые принято называть любовью.

К концу второго десятилетия семейной жизни, когда детей стало восемь, а первые дети становились взрослыми, внутрисемейные трения еще больше обострились и становились необратимыми. Обострения начались с очередной попытки Софьи Андреевны протестовать более решительно против дальнейшего увеличения числа детей³.  И Толстой впервые упоминает о возможности расторжения брака. Но он не мог осуществить это расторжением гражданского брачного договора не только из-за особенностей своего характера. Препятствовали этому и отсутствие такого «гражданского договора» в тогдашней России, и многовековые российские традиции, и даже особенности русского человека-экстремиста. Поэтому признание полного поражения в своих планах «разумной организации семьи» Толстой сопроводил полным и безоговорочным осуждением всей своей и досемейной, и двадцатилетней семейной жизни (этот экстремизм уже по Достоевскому!). Появилась «Исповедь» (1881-82), и начались поиски религиозного объяснения-оправдания своего поражения.

Отсутствие у Толстого в то время какой-то определенной религиозной веры (она стала появляться позже) и элемент самооправдания делали эти поиски неубедительными. Поэтому  две первых попытки мирного ухода от семьи без расторжения брака (1884 и 1885) были нерешительными и оказались безрезультатными. Не ушел сразу после «Исповеди» еще и потому, что Софья Андреевна  по многим причинам не могла смириться с уходом мужа и использовала для удержания Толстого в семье все доступные ей способы⁴. Удерживала, конечно, и их любовь друг к другу, и привычка совместной жизни.

Главная причина неудачи двух первых уходов, однако, в том, что до конца 80-х годов  Толстой еще надеялся найти объяснение-оправдание своей неудачи семейного компромисса  в религии. В письме к А.А. Толстой (1877) Л.Н. пишет: «Для меня вопрос религии такой же вопрос, как для утопающего вопрос о том, за что бы ухватиться, чтобы спастись от неминуемой гибели, которую он чувствует всем существом своим. И религия уже два года для меня представляется этой возможностью  спасения.... А дело в том, что как только я ухвачусь за эту доску, я тону с нею вместе; и еще кое-как я держусь на плаву, пока не берусь за эту доску.» (Жданов, стр. 201). Обратился сначала, естественно, к религии своих предков – православию. Но вскоре убедился, что в «Каноническом богословии» нельзя найти  ни объяснения, ни оправдания. Кроме того, православная церковь, превратившаяся реформами Петра 1 в государственную религию, не вызывала у него доверия, как и само православное духовенство. В результате появились «Критика догматического богословия» и «Соединение и перевод четырех Евангелий» (1891-92).

Попытка найти в новой трактовке евангельского текста объяснение радикального изменения  своих взглядов на семейную жизнь и оправдание ухода от семьи окончилась для Толстого новой неудачей, о чем свидетельствуют еще две безуспешных попытки мирного ухода от семьи (1895 и 1896). Причем последнюю из них он сопроводил объяснением главной причины такого ухода ссылкой на индусов и стариков, но не на текст своего перевода Евангелий. Это - в «знаменитом» письме Софье Андреевне, которое содержит следующее объяснение главной причины ухода: «Главное же то, как индусы под 60 лет уходят в леса, как всякому старому, религиозному человеку хочется последние годы своей жизни посвятить богу, а не шуткам, каламбурам, сплетням, теннису, так и мне, вступая в свой 70-й год, всеми силами души хочется этого спокойствия, уединения и хоть не полного согласия, но не кричащего разногласия своей жизни с верованиями, со своей совестью.» Здесь нет упоминания о новой трактовке евангельского текста. Эти слова цитируют и Бунин,  и Жданов (стр.381), и Басинский (стр.429), и многие другие, придавая им неоправданно большое значение.

Почему снова не ушел? Все четыре ухода были  попытками «бегства от себя». Они  ничего не решали: взгляды на семью менялись, но обостренная двойственность Толстого была неустранимой. Это подтверждается и вспыхнувшей неожиданно в те же годы (1896-98) его ревностью к Танееву. Поэтому и его  объяснение «главной причины» своего ухода от семьи ссылкой на индусов и стариков и неубедительно, и даже неискренне.

Главная причина внутрисемейного конфликта была не столько в том, что каждый из супругов понимал «взаимную любовь» по-своему, сколько в том, что эта «взаимная любовь» не определяла их более глубоких взаимоотношений между людьми разного пола в семье, которые неразрешимы по своей природе и требуют либо законодательного гражданского, либо религиозного компромисса. Поэтому все попытки ухода завершались словесными компромиссами, которые ничего не решали⁵.

5. Уход, превратившийся в бегство

Толстой так и не смог преодолеть внутренний конфликт индивидуального и социального-семейного, на что он надеялся при создании своей семьи «на разумных началах». Не удалось ему осуществить и свое учение о «непротивлении» даже в своей семье: ни по отношению к своей жене, ни к детям. Между насилием, которое от отвергал категорически, и принуждением нет четкой границы. Толстой стремился принудительно навязывать всей семье свои взгляды на жизнь и требовал от детей изменения их склонностей, стремлений, взглядов и привычек. Это вело и к конфликтам со взрослеющими детьми, и к соперничеству между супругами за влияние на детей, что рождало дополнительные  внутрисемейные трения и раскалывало всю семью. Результатом явилось то, что Толстой начал уходить от семьи еще задолго до своего пятидесятилетия. В этом ответ на вопрос «почему уходил?».

Межу тем внутрисемейные отношения продолжали обостряться и в два последних десятилетия жизни Толстого: дети стали взрослыми, обзавелись своими семьями, росло число внуков. В связи с ростом известности Толстого росли гонорары и благосостояние всей семьи. Возникла необходимость обеспечить распределение доходов в семье и их наследуемость. Л.Н. настаивал на полном отказе от собственности и на свободной публикации всех своих сочинений, а С.А. настаивала, естественно, на обеспечении, прежде всего, материальных интересов детей и внуков.

В начале 90-х годов, после долгих споров, был достигнут временный компромисс: свободной публикации подлежали только сочинения после 1881 года. Но возникла проблема владения дневниками и их хранения. В спор супругов вмешался Чертков, настаивающий, с одобрения Толстого, на своем нераздельном праве на публикацию сочинений после 1881 и на хранение дневников. С.А. протестовала. Толстой был вынужден стать посредником в их споре и прятать от жены свои дневники с записями после 1891 года. Это повлекло за собой обострение наследственной склонности С.А. к истерии. Создавалась «семейная паутина», вырваться из которой можно было только бегством. А паническим оно стало потому, что Л.Н. больше всего опасался преследования со стороны жены, боясь, что  опять не устоит и  уступит, как это было во всех предыдущих попытках ухода от семьи.

6. Толстой как социально - религиозный идеалист и политический реалист

Толстой утверждал, что для преодоления противоречивости человека и устранения «язв» современного общества  необходимо, прежде всего, чтобы изменился сам человек. Только тогда изменится общество, и человек как биологический вид отойдет от пропасти, к которой он приблизился. Толстой также утверждал, что каждый человек - независимо от характера общества, которое его окружает - должен и может преодолеть противоречивость своей природы (стать лучше), причем добровольно, а  не по принуждению извне. Эти два утверждения не являются в учении Толстого оригинальными, так как содержатся и во многих религиях, и в социальных учениях. Отличия появляются тогда, когда Толстой начинает излагать пути улучшения человека. Именно эту часть его учения принято называть толстовством.

Начать свое возрождение каждый человек должен со следования всем указаниям, содержащимся в первоначальном тексте Евангелий (в частности, в евангельских заповедях), освобожденном от позднейших искажений в результате переписки, переводов на другие языки и произвольного толкования различными церковными оргнизациями. Для освобождения от всех «вредоносных», по его мнению, наслоений, ему пришлось изучить древнегреческий язык и осуществить новый перевод Евангелий. Этот перевод (в отличие от общепринятого «В начале было слово, и слово было у Бога, и слово было Бог») начинается так: «Началом всего стало разумение жизни. И разумение жизни стало за Бога. И разумение жизни стало Бог.» (цитируется по тексту Полного собрания сочинений 1957, том 24, стр.25). Этим подчеркивалась роль разума, а не слов, которыми  манипулировали, по мнению Толстого, различные христианские церкви. Для преодоления своей природной греховности и начала своего возрождения каждый человек должен руководствоваться в своей повседневной жизни разумом, а не эмоциями.  Должен, потому что нет, по его мнению, другого пути улучшения человеческого общества.

Но может ли осуществить это каждый человек? Толстой попытался доказать такую возможность на примере своей семьи, создавая ее «на разумных началах» и проявляя при этом необычайную целеустремленность и настойчивость. Его бегство от этой относительно благополучной семьи в конце жизни убедительно доказало, что такая задача даже Толстому, с его необычайной волей и целеустремленностью, оказалась не под силу. Обычному среднему человеку задача создания семьи на «разумных началах» тем более не под силу, поскольку большинство людей руководствуется в повседневной жизни именно словами и эмоциями, а не разумом. И вся столетняя история деградации человеческой семьи после Толстого подтверждает это.

И личный опыт Толстого, и эволюция человеческого общества подтверждают, таким образом,  социальный идеализм его учения. Подтверждается он и судьбой возникшего социального движения - толстовства. Подтверждается тем, в частности, фактом, что Толстой бежал от семьи не в одну из многочисленных  тогда  «толстовских коммун», а в Крым, Болгарию или куда-то еще,  где его «никто не знает». Точно так же поступил и Будда, закончив жизнь не в своей семье или буддийском монастыре, а у незнакомого ему человека (кузнеца). Но проповедь Буддой непротивления насилию, дополненная бережным отношению ко всему живому, превратилась в общемировую религию, тогда как проповедь Толстого породила лишь постепенно исчезнувшее сектантство.

Религиозный идеализм Толстого был связан с его верой в существование какого-то первоначального, истинного («боговдохновленного») текста Евангелий. Книгопечатание, однако, возникло более полутора тысячелетий после обнаружения первых текстов Библии и Евангелий. Сколько же поколений переписчиков занимались вручную обработкой текста?! Поэтому с помощью переводов нельзя доказать существование первоначального текста Евангелий. Переводы сами по себе, сколь бы они не были совершенными, не могут приближать этот многократно обрабатываемый поколениями переписчиков текст к, якобы, существовавшему «первоначальному-боговдохновленному». В том числе и толстовский перевод.

Социально-религиозный идеализм Толстого связан, таким образом, с его попыткой стать религиозным реформатором России. Но этим толстовство не  исчерпывается. В нем также содержится утверждение, что каждый человек должен отказаться участвовать в любой форме социально-политического насилия по отношению к себе и другим членам общества, и своим примером должен и может подтвердить этот отказ.  Эта часть учения Толстого, не связанная с его религиозным реформаторством, составляет реалистическую часть толстовства. Ганди доказал реализм этой части учения Толстого в Индии, а Лютер Кинг - в Америке. Сам Толстой на протяжении второй половины жизни неоднократно протестовал против социальной несправедливости внутри российского общества и государственного насилия над населением, а название одной из его статей «Не могу молчать» стало крылатой фразой. Другое дело, что российское общество, в отличие от индийского и американского, не было в то время готово к ненасильственному изменению социально-политического строя. Не готово и спустя столетие после сметри Толстого.

Отрицание любой формы социально-политического насилия над человеком-индивидуумом во имя улучшения человеческого общества делает учение Толстого принципиально антиреволюционным. Что же тогда увидел в нем Ленин, назвав Толстого «зеркалом русской революции»? Он увидел только беспощадную критику и царизма, и Российского православия.  Такая критика действительно содержится в книгах и статьях Толстого. Но эта критика не является главной в толстовстве. Главной, т.е., противонасильственной стороны учения Толстого, Ленин предпочел не замечать. Выхватывание и использование любой критики существовавшего тогда общества, полезной для пропаганды революционного насилия - это суть всего Ленина, которую можно назвать  «зеркалом» его личности.

Критику царизма и Российского православия можно было бы тоже назвать реалистической частью толстовства, если бы она не дополнялась у Толстого социально-религиозным идеализмом путей переустройства российского общества. Поэтому она лишь провоцировала действия сторонников насильственного переустройства общества. Этим и воспользовались большевики. Толстой это, повидимому, понимал и к концу  жизни пытался преодолеть критическое отношение к царизму и православию и подняться на уровень общечеловеческого диссидента, подобного Будде, Лао Цзы и многим другим.

7. Заключение

На протяжении миллионов лет человек - сначала умелый (австралопитек), потом -прямоходящий (эректус), затем – разумный (сапиенс) - значительно опередил своих ближайших родственников-гоминидов по размеру и структуре мозга, развитию речи и сложности нервной системы. Эти уникальные преимущества, создавшие необычайное разнообразие индивидуумов внутри человеческих популяций, позволили ему какое-то время  выживать в сложных условиях ледниковых периодов, в окружении хищников и в противоборстве за пищу с другими гоминидами. Всех этих преимуществ оказалось, однако, недостаточно для самосохранения вида, и Хомо Сапиенс, как и большинство других гоминидов, был обречен на вымирание⁶.  Каким же образом ему удалось пережить всех своих ближайших родственников и продолжить филогенез?

Считается, что виду удалось выжить, сплотившись в более многочисленные и устойчивые сообщества и противопоставив вызовам окружающей среды и своим конкурентам не только умение, но также  численность и сплоченность. Последний раз это проявилось  при «колонизации» Хомо Сапиенсом европейского континента около 40 тысяч лет назад, когда численность Хомо Сапиенса превысила численность неандертальцев примерно в 10 раз, что и позволило ему оттеснить последних в мало пригодные для обитания места и частично истребить. Ускоренному росту численности сообществ  могла способствовать и его повышенная сексуальность, которая формировалась, вероятно, одновременно с прямохождением и с потерей волосяного покрова (Desmond Morris «The Naked Ape», 1967; Elaine Morgan «The Descent of Woman», 1972 and «The Aquatic Ape», 1982).

Разрастание численности сообществ, отличавшихся большим разнообразием индивидуумов внутри популяции, неизбежно вело к росту внутривидовой агрессии⁷. Социальная предыстория человека началась с выработки системы ограничительных запретов на индивидуальную деятельность членов сообщества, нарушающую его единство и сплоченность. Сначала эти ограничительные запреты имели характер семейных табу, распространявшихся затем на более широкие сообщества. С появлением религий эти ограничения приобретали характер религиозных запретов, а с появлением государств - государственных  законов.

С этого и началась социальная история Хомо Сапиенса: естественный отбор на выживание многочисленных, но устойчивых (система запретов внутригрупповой агрессивности)  и в то же время динамических (поощрение индивидуальной инциативы и индивидуального умения) сообществ. На протяжении сотен миллионов лет естественный отбор способствовал, иначе говоря, выживанию таких человеческих сообществ, которым удавалось при наращивании численности устанавливать относительное равновесие между индивидуализацией и уподоблением. Это превратило Хомо Сапиенса в социального индивидуума в том смысле, что он, оставаясь индидуалистом, не может существовать вне сообщества. Одним из результатов такой эволюции оказалось формирование двух  иерархий потребностей человека - индивидуальных и социальных, что и создало его противоречивую двойственность («двуликость»)⁸.

Проявления двойственности необычайно многообразны. Она проявлялась и проявляется в каждом человеческом сообществе с ростом его численности, например, в противоборстве между сторонниками единства и стабильности всего сообщества (социума) и сторонниками его динамизма, требующего поощрения индивидуализма. В масштабах государства она часто сводится к противоборству между сторониками усиления государственной власти (государственниками) и защитниками прав неотъемлимых прав человека-индивидуума (правозащитниками). Эта возникшая в процессе этногенеза «двуликость» человека нашла отражение во многих великих религиях.

Каждый человек носит в себе следы этой «двуликости». Но ее проявление в высшей степени индивидуально. Для Толстого, например, была характерна его обостренная форма, и он страдал от этого всю жизнь. Эта особенность Толстого как индивидуума повлияла на формирование его религиозного и социально-политического мировоззрения. Она проявлялась постоянно в его взаимоотношениях с женой, привела к внутрисемейной трагедии, закончившейся его паническим бегством (самоубийством, по существу). И не только потому, что Софья Андреевна была подвержена этой «двуликости» в значительно меньшей степени, чем Лев Николаевич, но, главным образом,  потому, что эта  «двуликость» по-разному проявляется в мужчинах и женщинах.

Двойственность («двуликость») человека повлияла на эволюцию нуклеарной человеческой семьи, постепенно разрушая традиционную моногамию и порождая полигамию, педофелию, сексуалное насилие и другие отклонения. Этот процесс начал ускоряться в странах Запада на протяжении некольких последних столетий в связи с ослаблением сдерживающего влияния христианства и других религий. В Х1Х столетии он начался в высших слоях российского общества («Секс, замаскированный под любовь» - Л.Н.Толстой) и отразился в литературном творчестве Толстого и в истории его семьи. Толстой остро переживал его на  своем опыте и гениально описал. И пока существует человеческая семья, литературное творчество Толстого не утратит своего познавательного значения.