Евгений Данилов,
«Господу нужны строители…»
Мученический венец отца Александра
* * *
Памяти Светлого Пастыря
Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить. Мф
Какой безжалостный конец,
Какой ужасный и жестокий,
И мученический венец
Венчает жизни строй высокий, -
И неземная высота
Надолго нас разъединила, -
Та высь Голгофского Креста,
Которой не страшна могила…
Что с Вами сделали, Отец?..
Нет, Сатана не спит, не дремлет…
Приемлют лучшие венец
Терновый. И ложатся в землю.
За что ж нам тяжкий этот крест,
И так здесь горя слишком много?..
И наша скорбь превыше звезд
Возносится к Престолу Бога.
. . . .
Но беспредельна Божья милость,
И манит э т а Высота, -
Где вся Вселенная склонилась
К подножью Вашего Креста.
сентябрь 1990 г.
…Так быстро и необратимо летит время. Многое забывается, память весьма несовершенна, события накатывают как лавина, унося с собой в нети то, что было. Но есть события и люди, воспоминания о которых не уходят в глубины подсознания, пока жив, пока сохраняешь память и рассудок.
Один из таких людей – отец Александр, для меня он не просто выдающийся православный миссионер, писатель, богослов, общественный деятель, но мой пастырь, человек, который очень сильно на меня повлиял в смысле духовного становления. К тому же в один из дней светлой седмицы 1984 года он меня крестил, так что духовная связь между нами упрочилась еще более.
Вообще-то я из вполне советской интеллигентской семьи. Папа был физхимиком, кандидат наук, лауреат Госпремии, полученной за изобретение плитки для «Бурана», мама всю жизнь преподавала математику в сельской школе в поселке Белоусово, что недалеко от «города науки» Обнинска. Советское атеистическое воспитание, в котором религия признавалась чем-то ужасным, постыдным и реакционным, конечно, влияла на сознание и на поведение. Анекдоты и скабрезные шуточки про священников были в порядке вещей. Однако, отец в молодости, кажется, вскоре после публикации знаменитой солоухинской повести «Черные доски», увлекся собиранием (и спасением) икон. Разумеется, до писателя Солоухина ему было далеко, у того в коллекции собрались вместе сотни крестов, складней и икон, однако несколько десятков икон отец все-таки собрал. Большей частью они покупались у старушек в родных для нас Владимирских краях, откуда наши корни. За большую иконостасную икону, изображающую Саваофа, отец как-то раз заплатил 25 рублей. Для рядового мнса сумма по тем временам приличная. Были у отца в его весьма большой библиотеке и духовные книги. Помню собрание проповедей выдающегося болгарского святого Феофилакта Блаженного, Толкования Иоанна Златоуста на Евангелие, да и само Евангелие 19 века, напечатанное в соответствии с дореволюционной орфографией. Вот вся эта атмосфера отцовской комнаты с книжными полками, заставленными приличным количеством книг, с иконами по стенам, - она, разумеется, явственно влияла на неокрепшую детскую душу. Помню, отец как-то принимал у себя одного своего научного знакомого, и, когда пригласил его пройти в свою комнату, сказал: «А вот здесь, батенька, я спасаюсь. Это моя келийка». Непонятно, правда, всерьез это было сказано или в шутку. У Евгения Петровича было совершенно гипертрофированное чувство юмора.
Позже к нам в дом стали попадать «запретные» книжки. Стихи Гумилева, Мандельштама, Галича, лагерную прозу Солженицына и Шаламова я прочел еще в классе 8-9-м, в школьные годы чудесные. Эти книги влияли на душу, крепко прочищали мозги…
Потом началось мое студенчество. Сначала 2 года в МХТИ, а с 1981 по 1986 гг. учеба в историко-архивном институте. Совершенно реакционное учебное заведение, архивы в годы СССР находились под «опекой» ГПУ-НКВД-КГБ. Идеологический ВУЗ, где без трудов классиков марксизма и шагу ступить было нельзя. До «перестройки» и времен Юрия Афанасьева было еще далековато, некоторые лекции читались людьми с более чем сомнительным прошлым. Скажем, Михаил Селезнев, читавший нам зарубежную археографию по трудам Маркса и Энгельса, так тот просто 30 лет лагерным кумом отработал в системе ГУЛАГа. Были и другие подобные интересные «фрукты», а нормальные преподаватели вынуждены были держать роток на замочке. Но – эти годы позволили очень много читать, причем читать книги, доступ к которым в других условиях вряд ли был бы возможен. Кстати, в МГИАИ была весьма неплохая библиотека, при известных усилиях реально было получить доступ в спецхраны крупных московских библиотек, прежде всего исторической библиотеки и Ленинки. Помню, на втором курсе я взял в качестве темы курсовой работы «Русское знаменное пение», и прочел какие-то книжки наших историков-эмигрантов, доступ к которым был ограничен. Интересное было время! Позднее, правда, оно считалось вегетарианским, но это еще как посмотреть.
В конце 70-х я познакомился с Севой Емелиным, ныне известным поэтом, и Ваней Зубковским, племянником поэта Дмитрия Бобышева. Ныне Бобышев живет в США, раньше преподавал русскую литературу в тамошних университетах, сейчас вышел на пенсию. А в момент нашего с Иваном знакомства был диссидентствующим поэтом и простым советским инженером, специалистом по сантехнике и разным системам канализации. С Иваном нас познакомил мой школьный друг Игорь Головастов. Ваня, Сева и Игорь, все эти достойные мужи учились в МИИГАИКе, институте геодезии и картографии. Пару раз я у Игоря ночевал в студенческом общежитии. ВУЗ в те годы особо не котировался, имела хождение шутка – «Коль у вас нехватка гаек, подавайтесь в МИИГАИК!» В лихие 90-е однако, выяснилось, что геодезисты очень даже востребованы, в отличии от физиков, химиков и математиков, и выпускники данной «альма матер» были нарасхват.
С Емелиным мы очень подружились, часто виделись, он писал стихи, я их тоже писал тогда в промышленных количествах. Очень много было сам и тамиздата, были разговоры за рюмкой, чтение своих и чужих стихов, пение песен под гитару. В 1979 году я бросил МХТИ, уехал на 2 года к своим родителям в Обнинск, потом поступил в историко-архивный, и наше общение возобновилось. А происходило оно в основном у меня, по-скольку я снимал однокомнатную квартиру на бульваре Яна Райниса неподалеку от метро «Сходненская». Так что мои друзья, жившие с родителями, само собой разумеется, предпочитали приезжать ко мне. В 1983 году Иван сказал, что его с Севкой кто-то пригласил на катехизаторские курсы, которые ведет известный киновед, сотрудник Института кино Андрей Бессмертный. Вел он их у себя дома, в малогабаритной квартирке на Мосфильмовской улице. Народу собиралось прилично, так что порой даже мест посадочных не хватало. В основном занимался с нами он, хотя несколько раз мы собирались и в других местах, и там лекции нам читал Вадим Черняк, как и Андрей, духовный сын о. Александра.
Студентам давались для ознакомления книжки наших выдающихся русских религиозных философов, таких как о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков, Н.А. Бердяев, В.В. Розанов, святоотеческая литература. Андрей, не знаю, правда, как ему это удалось, в те-то годы (?!) смог собрать у тебя роскошную библиотеку духовной литературы. В основном там были книги, вышедшие еще до революции, и небольшое количество тамиздата. На полках книги, изданные на Западе, открыто не стояли, но интенсивно раздавались студентам разного возраста и социального статуса, которых товарищи миссионеры приобщали к православной вере. Бессмертный уже не в первый раз вел эти курсы, прекрасно, весьма профессионально читал лекции…
Я его, кстати, спросил как-то: «Андрей, Бессмертный, разумеется, ваш псевдоним. А настоящую фамилию можете сказать?» На это тот засмеялся, и ответил, что нет, конечно же, фамилия настоящая.
В общем, на одну из наших еженедельных посиделок как-то и приехал отец Александр, и в тот раз читал нам очень интересную лекцию по Ветхому завету, если память мне не изменяет. Он то и был инициатором создания этих катехизаторских курсов. Потом он еще пару раз выступал, но я, как помнится, был еще только на одной встрече с ним. Хотя, надо сказать, старался эти занятия не пропускать. Вообще все происходящее отчасти напоминало общения христиан где-нибудь в римских катакомбах, было полное впечатление некоего тождества.
Помню, как меня однажды попросили прочесть вслух небольшой фрагмент из свт. Евангелия. Это было… словно выход в открытый космос. Что-то так…
Никто не торопился друг с другом знакомиться, представляться. Атмосфера была несколько напряженная. Все, кстати, прекрасно понимали, чем эти наши общения грозят. Худшие опасения позже, к сожалению, подтвердились. Уже после того как наш набор катехизацию прошел, и все были окрещены, к Андрею Романовичу нагрянули сотрудники КГБ, провели обыск, и завели на него дело, долго трепали нервы, не дали, кстати, защитить кандидатскую. Наверняка, были внедренные в окружение Андрея сексоты. Я на тот момент был уже в армии, а когда с ним встретился в начале 1988 года, то увидел, что у него появились седые волосы, которых раньше не было. Если б не грянувшая «перестройка» и послабления – может, и посадили бы. Гонения на верующих в СССР происходили и в 83, и в 84, и в 85, и даже в 86. У меня сохранился ксерокопированный молитвослов, за распространение которого калужские баптисты, все главы многодетных семейств, получили лагерные сроки в середине 80-х. Советский левиафан не очень-то торопился отпускать своих жертв.
Хорошо помню, как нас крестили. Естественно, не всех, кто проходил катехизацию, нас было человек 20, в тот день крестились 4 человека. Я, Костя Бабич, впоследствии известный священник отец Константин, ученый-химик Георгий Кривцов, и еще одна дама. Поскольку в то время требовали от клириков сообщать о крещении на работу и в учебные заведения со всеми вытекающими последствиями, сам обряд совершался тайно.
Проходило все в Новой Деревне, в доме одной из прихожанок о. Александра. Все было как-то по-семейному, стоял весенний ясный денечек. Воистину светлая седмица. И сам о. Александр был какой-то очень торжественный и просветленный. После совершения обряда он нас поздравил. Помню, что мы в тот день немножко поговорили с ним о поэзии. Его вообще очень литература интересовала. Он и сам, как я позже уже узнал, писал стихи, неплохо рисовал. Год назад в московском Музее иконы даже прошла выставка его работ. А я где-то за полгода до крещения через Андрея передал отца Александру два своих стихотворения. Вот эти. Первое из «Рождественского цикла», позже опубликованного в моем сборнике «Выкуп Господень».
* * *
Подходила мать под божницу,
Доливала масло в лампаду,
Со стены смотрел Солнцелицый
На свое послушное чадо.
Говорила Богу о сыне,
Что в краях пропал чужедальних…
«Если жив, то – присно и ныне
Дай дорог ему беспечальных.
Если ж умер и в гроб положен,
И Твой Суд дожидает правый,
То прости грехи ему, Боже,
Как опять к нам грядешь со славой…»
Вздохнула тяжко: «За что же?..»
И, главу склонив, повторила:
«Отпусти грехи ему, Боже,
А я ему всёпростила».
А второе позднее вошло в цикл «Русская тема».
Настроенье души
Не плоть, а дух растлился в наши дни,
И человек отчаянно тоскует.
Тютчев
Всёздесьгибнетдосрока,
В нашей русской глуши,
От худого порока –
Нестроенья души.
Оттого-то, наверно
Невозможно ничуть
Эту нежиль и скверну
От себя оттолкнуть…
С нею связаны кровно,
Изначально, нутром,
Мы смакуем любовно
Двадцать первый псалом.
Только мир – не квартира,
И Господь – не стена.
В нестроении мира
Есть и наша вина.
Тоже грешен я, грешный,
Боже правый, спаси, -
От печали кромешной –
Нестроенья Руси…
Меня тогда уже весьма интересовала такая полу-запретная и малоизвестная тема как «русская духовная поэзия». Поэты-то имелись, и прекрасные, и стихи были, но все это не издавалось. Никто никого не знал, каждый рыл в горе свой индивидуальный тоннель. Коммунистическая цензура боялась слова Бог больше, нежели политическая крамола. Что-то, правда, циркулировало в христианском самиздате. о. Александр прозорливо заметил, что высота задачи требует от автора очень высокого профессионального уровня, мол, нужно соответствовать той Высшей Гармонии, которую являет нам Создатель. Если, паче чаяния, берешься писать о Боге, о Церкви и т.п. Потом он добавил, что Евангелие, если разобраться, оно очень поэтично, поскольку все его авторы были поэтами. Надо сказать, некоторые высказанные о. Александром мысли я и сегодня прекрасно помню. Скажем, на какой-то проповеди после службы в храме он заметил, что, вот, некоторые редко ходят в храм, а это совершенно неправильно. Ведь если скрипач будет редко практиковаться в игре на скрипке, он утратит навык. То же самое постигнет и человека, не живущего активной духовной жизнью, не воцерковленного. И еще одно похожее сравнение у него было. Духовная практика это как плавание против течения. Слегка расслабился, опустил весла, и все. Тебя моментально отнесет вниз.
Надо сказать, что уже в 83–84 гг. я прочел его книги из 7-томника
«В поисках пути, истины и жизни», этот его замечательный катехизаторский труд, созданный, прежде всего, конечно же, для советской, отпавшей от Бога интеллигенции. Ох, и претерпел он, работая с ней. Все отнюдь не столь благостно было, как кому-то может показаться. И предавали его, и доносы писали, и сумасшедших хватало. Не паханая нива, покрытая густым кустарником суеверий, заблуждений и предрассудков. Вот что такое советская, а позже пост-советская интеллигенция.
И зависть, зависть, ну куда ж от нее денешься в нашей России. Долгое время не было известно широкой публике, что это за Эммануил Светлов, издающий свои книжки в Брюссельском издательстве «Жизнь с Богом». Ну, органы-то наверняка все знали. А публика не знала. А потом вдруг все стало известно, и совершенно простые, не титулованные прихожане из Новой Деревни знали, что вот, их батюшка книжки на Западе издает. Помню, у входа в храм всегда сидел колоритный нищий бомжового типа, Николай, порою он и в храм на службу заходил, вот он мне и сказал как-то. «Ты знаешь, а о. Александр-то наш – голова!..»
В богословскую или совсем не богословскую критику 7-томника даже входить не хочу. А критикам посоветую – напишите лучше! Но они все больше критикуют, а книжек подобного уровня пока что-то особо не на-блюдается.
Уже в годы «перестройки» мне кто-то сказал, что можно написать в издательство, проект, мол, проповеднический, и мне пришлют все собрание этих книг. Я так и сделал, было это уже незадолго до трагической гибели отца Александра. Прошло довольно много времени, несколько недель. И вдруг книги, все 7 томиков, в мягком переплете, пришли к адресату. Только много позже мне стало известно, что список адресатов согласовывался с автором. Так что слали ценный труд далеко не всем. Так приятно было узнать, что батюшка мою кандидатуру одобрил, я это собрание воспринимаю как своего рода прощальный подарок.
Мало кто пишет о том, что Александр Владимирович был человек очень мужественный. Что это было за время, трудно сейчас понять. Мы все жили в липкой атмосфере страха и доносительства, странно сегодня слышать разные благоглупости о советской эпохе от некоторых, вроде бы, вполне адекватных людей. Может, конечно, просто память отшибло? Не знаю… Была жесткая система контроля, слежка спецслужб за всеми инакомыслящими, цензура, и дикая звериная ненависть к любым проявлениям религиозного сознания. В этих условиях выходить на борьбу против коммунистического мракобесия – было смерти подобно. И ведь не мог о. Александр не понимать, что рано или поздно его псевдоним будет раскрыт. Что в итоге и случилось.
Не могу сказать, что я с о. Александром очень уж много общался. Встречались, естественно, на службах, во время исповеди и причастия.
Бывал и на маевках, когда люди собирались в лесу, пели, общались, слушали проповеди. Это, как правило, было в выходные дни, иногда во время больших престольных праздников. Помню, как о. Александр пришел на вечер, посвященный памяти Н.Я. Мандельштам, с последней он был довольно хорошо знаком, много о ней рассказывал.
После окончания МГИАИ я 1,5 года провел в рядах СА (в историко-архивном не было военной кафедры, и пришлось послужить Родине в Та-манской дивизии).
По возвращении все стало радикально меняться. Еще лежал снег, но многих людей досрочно отпускали из лагерей и ссылок, пришла пора горбачевской «оттепели». За христианство преследовать перестали.
О. Александр активно включился в проповедь веры – стал появляться в электронных СМИ, на радио и ТВ. Правда, некоторые записи той поры ныне производят странное впечатление. Православный священник минут 40 упоенно вещает на камеру, но при этом ни слова ни о Христе, ни о православии. А ларчик открывался просто – писали беседу на 2,5 часа, а потом из нее аккуратно вырезали все острое и все религиозное, так что в итоге кудрявая береза обращалась в телеграфный столб.
Пошли активные выступления батюшки с лекциями в различных залах Москвы, в основном в клубах и ДК. Менеджером этих мероприятий обычно выступал писатель и музыкант Володя Ерохин. Он в 1989 году очень помог нашему объединению русской духовной поэзии 20 века «Имени Твоему», куда вошел ряд выдающихся писателей, поэтов и исполнителей. Владимир познакомил меня с Ниной Ивановной Альтовской, директором клуба «Красная Пресня», в котором мы 2,5 года и проводили самые разные мероприятия. о. Александр выступал и в этом клубе, и много где еще. Залы были полны, люди истосковались по Слову Божьему. Тем более, что о христианстве им рассказывал человек яркий, неравнодушный и сведущий в теме.
Вообще беда сегодняшнего русского Православия это отсутствие ярких миссионеров, ярких проповедников, способных увлечь и повести за собой народ. Их вообще всегда было мало, что поделаешь – штучный товар. Не всем дано быть Цицеронами, и вызывать к себе доверие. Потому-то тех немногих, что имеются, и норовят срубить под корень при каждом удобном случае.
Когда-то я активно занимался изучением жизни и творчества выдающегося православного поэта Александра Александровича Солодовникова. Одна из знавших поэта женщин как-то сказала про него: «Вы знаете, открывалась дверь, в проеме двери появлялся Александр Александрович. И было полное впечатление, что к вам в комнату вошла воплощенная в человеке любовь». От встреч с о. Александром Менем в душе, в ее глубинах возникало полное впечатление, что рядом с вами просветленный и очень надежный человек. Человек, которому хочется доверять, который ни при каких обстоятельствах не обманет, не предаст.
Кстати, у Солодовникова есть стихотворение, которое вполне может быть обращено к Светлому Пастырю – о. Александру, хотя, конечно, и не только к нему.
Мы в огненном кольце... Людей терзает пламя,
Но праведники в нем не разлучились с нами,
И словно отроков при вавилонском чуде
Росою нас кропят светящиеся люди.
Дар Божий - видеть их, узнать, что есть они,
Святые новые в языческие дни.
Коммунистическое неоязычество, на лжи и на крови основанное, меж тем никак не хотело нас отпускать. И уж никак не желало открыть двери для Христа, столько лет стоявшие закрытыми.
Много всего написано об обстоятельствах гибели о. Александра. И я со многими общался из тех, кто знал его куда больше, чем аз, многогрешный. Вообще одним из первых узнал трагическую весть, кинулся обзванивать людей. Некоторые не верили ужасному известию. Одной из первых позвонил писательнице и члену новодеревенского прихода Т.А. Жирмунской. А потом несколько дней провел как в тумане, жутко болела голова, было очень плохо и морально, и физически. Потом уже мне объяснили, что когда погибает священник, который тебя крестил, это не может пройти бесследно, отражается на крещаемом. В то время я работал в мальгинской «Столице», делал для отдела духовной жизни интервью. Возглавлял его замечательный поэт и журналист Миша Поздняев, ныне, к сожалению, уже покойный. По согласованию с ним поехал к Андрею Бессмертному и записал с ним интервью про жизнь и смерть о. Александра. По каким-то причинам этот текст так и не был опубликован. Не помню уже по каким…
Так вот. Конечно, можно гадать, кто и за что убил писателя и миссионера. Этим гаданием на кофейной гуще вот уже четверть века занимаются самые разные люди. Детали и подробности, боюсь, узнаем лишь на Страшном суде. Как правило, резонансные преступления такого рода активно расследуются, но не раскрываются.
Ясно лишь одно – объективно от смерти о. Александра выиграли то-лько враги России и враги Церкви. Кто бы ни нанес смертельный удар, выиграли от этого только они.
Хорошо помню, как прощались с о. Александром в Новой Деревне. Храм был полон, было очень много людей. Были представители самых разных политических партий, от либеральных демократов до сычевской «Памяти». На отпевание приехали из Троицы четверо священников, возглавлял их рыжебородый поклонник Даниила Андреева, свщ. Валентин Дронов. И как же радостно пели они у гроба о. Александра, словно не отпевали батюшку, а пели «многая лета».
Потом прощание закончилось, и гроб на руках понесли к выходу, затем к вырытой слева от храма могиле. В этот момент раздалось совместное рыдание, долгое и пронзительное. Ни до, ни после я ничего похожего не слышал. Какой-то нечеловеческий выплеск отчаяния и боли.
…В 80-е годы я написал стихотворение, которым и хотел бы закончить этот небольшой очерк. Оно и о мучениках Церкви Христовой, о всех, взошедших на Крест. Часто гадаем, почему Господь призывает к себе человека. И не замечаем, что Он призвал его очень вовремя, своевременно, именно тогда, когда и следует. Потому что здесь человек свершил все основное, и теперь может совершить свой переход в Вечность. Как совершил его о. Александр Мень.
Господу нужны строители –
Град небесный созидать.
Но не плотники, не каменщики,
Не златых дел мастера.
А нужны ему соратники,
Сорадетели в делах,
Сострадатели задуманному,
С верой в замысел Его.
Оттого-то Бога любящие,
Оттого-то Богу преданные,
Оттого-то в Бога верящие
В мире долго не живут…
Ибо души их Создателю
Там нужней – на небесах.