Леонид Ицелев
Неизвестная рукопись Казановы
Посвящается памяти моих родителей
ИЦЕЛЕВА ИЗРАИЛЯ КАРПОВИЧА
(1907, Витебск – 1963, Ленинград)
и
ИЦЕЛЕВОЙ РАХИЛЬ ФАЙТЕЛЕВНЫ, ур. ВИЛЕНЧИК (WILENCZYK)
(1918, Бобруйск - 1978, Ленинград),
а также памяти моего деда Карпа, который
в начале ХХ века сплавлял по Западной Двине
лес из Витебска в Ригу.
ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ
Блажен тот писатель, если творением своим мог просветить хотя единого, блажен, если в едином хотя сердце посеял добродетель.
А.Н. Радищев. «Путешествие из Петербурга в Москву»,
Издание осуществлено на средства автора, СПб, 1790
Весной 1994 года в Праге проходил всемирный конгресс ПЕН-клуба.
Я тогда работал в Мюнхене на Радио Свобода, к ПЕН-клубу никакого отношения не имел, однако навязался в попутчики к моему коллеге Ефиму Ф., которому Радио поручило освещать событие в качестве специального кор-респондента.
Пресс-центр конгресса (шестьдесят первого по счету) находился в су-пермодерном здании отеля «Атриум». Там же поселился и мой друг Ефим. Я же устроился в частном пансионе на Страхове, а в «Атриуме» появлялся после полудня, когда официальные мероприятия конгресса заканчива-лись, а литературные знаменитости подключались к «культурной прог-рамме».
Новую Россию на „вселенском литературном соборе“ представляли по-эты - Андрей Вознесенский и Александр Ткаченко.
Ткаченко был, пожалуй, самой заметной личностью «в кулуарах съез-да».
Его коренастая фигура в ярко-красной ветровке отчетливо выделялась на фоне более традиционно одетых литераторов. В предпоследний день конгресса я оказался за одним столиком с Ткаченко в просторном лобби-кафе отеля. Мы разговорились. Я назвал свое имя и дал ему визитку, где значилось «редактор новостей русской службы Радио Свобода». Я сказал ему, что два года назад отправил из Мюнхена в редакцию журнала «Новая Юность», которую он возглавлял, журнальный вариант полит-триллера «Протоколы московских мудрецов», но ответа не получил. Ткаченко никак не прореагировал на мое сообщение, но разговор продолжался, причем все более оживленно, поскольку скверный в те времена пражский кофе Тка-ченко запивал французским коньяком. К концу нашей беседы он вдруг произнес: «А я помню ваш текст. Очень ярко написано. У нас так не пишут. Вашу рукопись (на самом деле это была не рукопись, а ксерокопия нью-йоркского журнала «Время и мы») я послал в Симферополь своему прия-телю, редактору местной «Мещанской газеты». Он перед этим просил меня прислать какую-нибудь «клубничку» для увеличения тиража. И, действи-тельно, за время публикации вашего детектива тираж газеты достиг ста ты-сяч экземпляров».
Трудно описать чувства, которые охватили меня от его слов. Железный занавес, а вместе с ним и Советский Союз, рухнул три года назад, однако ощущение изоляции от потенциальных читателей все еще оставалось. И тут вдруг такая новость: в пост-советском пространстве у меня, оказывает-ся, сотни тысяч читателей!
Ткаченко дал мне номер своего телефона, обещал связать меня с ре-дактором «Мещанской газеты».
Вернувшись в Мюнхен, я несколько раз ему звонил, однако обратной связи с «Мещанской газетой» так и возникло.
Через тринадцать лет после нашей пражской встречи Ткаченко умер. В сентябре 2015 года я с ним встретился вновь, но уже не с человеком, а паро-ходом. На сайте Радио Cвобода я увидел видео-ролик: вышедший из Ново-российска паром «Александр Ткаченко» с грузом российской боевой тех-ники прошел Босфор и Дарданеллы и направился в Сирию.
***
В последний день конгресса ПЕН-клуба для писателей была организо-вана экскурсия в замок Духцов, известный тем, что в нем последний деся-ток лет жизни провел Джакомо Казанова. Там он и написал двенадцати-томную историю своей жизни.
Попасть в писательский экскурсионный автобус особого труда не пред-ставляло.
Дорога до расположенного в Северной Чехии замка (во времена Каза-новы он назывался Дукс) заняла часа два.
В Дуксе, на площади возле замка, нас уже ждала девушка-экскурсовод. Два десятка писателей послушно следовали за ней по бесконечным анфи-ладам шато Витгенштейнов. Она называла имена предков герцога, изо-браженных на блеклых портретах, но больше внимания уделяла дворцовой мебели: из какого дерева сделан стол, имя мастера-краснодеревщикa, где была произведена люстра, сколько килограммов она весит, и т.д.
Когда усталые экскурсанты, наконец, добрались до скромных покоев Казановы, девушка показала вольтеровское кресло, в котором якобы умер Казанова, и заметила, что в Дуксе существует легенда, что каждый мужчи-на, на минуту присевший на это кресло, приобретет потенцию Казановы. Затем она предложила мужчинам-экскурсантам проверить подлинность легенды.
Убедившись, что желающих не нашлось, феминистка из замка Дукс с ироничной ухмылкой удалилась в одну из служебных комнат музея.
Писатели дружно направились в музейный буфет.
Мы с Ефимом устроились за столиком возле окна. Я взял кофе и пи-рожное, мой друг - пиво. Не успели мы с Ефимом обменяться первыми фразами, как к нам подсел долговязый мужчина лет сорока. В руках у него был яркий китайский мешок на молнии. В Германии в таких мешках возят грязное белье в прачечную.
- Вы из Москвы? - спросил парень по-русски с чешским акцентом.
- Нет, мы из Мюнхена, - ответил по-чешски Ефим.
- Жалко, - по-чешски продолжал разговор парень, - а я думал, вы - русские олигархи.
- Зачем вам русские олигархи?
- Хочу им продать рукописи Казановы. Мне очень нужны деньги.
- Неужели подлинные рукописи Казановы?
- Самые что ни наесть. Вот они у меня тут в «ташке». - Для убедитель- ности последнюю фразу парень произнес по-русски.
Наш собеседник достал из мешка две тяжелые папки с пожелтевшими бумагами.
В одной папке лежали листы, исписанные по-французски коричневы-ми чернилами. В другой – по-русски, с ятями и твердыми знаками, но си-ними чернилами с многочисленными кляксами.
- Где вы это достали?
- У себя дома, когда ремонтировал камин.
- Вы живете в замке, в покоях Казановы?
- Нет, я живу в Теплице, в панеляке, но мой дед и прадед имели трактир у въезда в город. После революции трактир достался мне. Получил я ссуду от города, потихоньку стал делать ремонт, и вот как раз на прошлое Рож-дество под изразцами камина нашел железный ящик, а в нем – манус-крипт.
- Как же рукопись Казановы попала в камин вашей семейной корчмы?
- Мне еще в детстве дед говорил, что Казанова бывал в трактире его прадеда, Яна Непомука Краткого, который готовил знаменитому блядуну smazeny syr. Казанова так любил это блюдо, что даже научился произно-сить его название по-чешски.
- Похоже, не врет, - шепнул мне на ухо Ефим.
- Cколько вы хотите за это добро? - спросил мой друг.
- Новую «шкодовку Октавия».
- Иными словами, двести тысяч крон?
- Нет, нет. Деньги я не возьму. Будут проблемы с налоговой полицией. Только в обмен... Баш на баш... Я вам - манускрипт, вы мне - «шкодовку».
- Почему именно «шкодовку Октавия»?
- Содержать старинный трактир - дело дорогостоящее. Надо еще где-то зарплату получать. Работаю в таксомоторной компании на старенькой «Ладе». Так вот шеф недавно сказал, что я своей «Ладой» позорю его фир-му. В чешской, говорит, фирме должны быть только «шкодовки Октавия». Вот я и решил рукопись на шкодовку поменять.
В конце концов, мы договорились с Романом (так звали владельца ру-кописи) встретиться на следующей неделе в Праге и пригласить профес-сора П., главного специалиста по Казанове в Чехии.
Однако надобность в этой встрече отпала. На следующий день профес-сор П. позвонил по телефону Роману, чтобы предварительно выяснить не-которые детали и в ходе разговора упомянул, что Ефим Ф. и я – сотрудни-ки Радио Свобода/Свободная Европа. Когда Роман сообщил своим колле-гам о предстоящей сделке с радиожурналистами, товарищи его застыдили: «Как ты можешь что-то требовать от этих парней в обмен на листы старой бумаги, ведь если бы не «Свободная Европа», мы не стали бы людьми, а оставались бы до сих пор коммунистическими балбесами!»
Cлух дошел и до владельца таксомоторного парка. Он вызвал к себе Романа и предложил взять новую «шкодовку» в долг без процентов, а рукопись бесплатно отдать «парням» из «Свободной Европы». Роман не возражал.
Через год я вместе с радиостанцией переехал в Прагу. За девять лет жи-зни в «Золотом городе» мне не раз приходилось наблюдать трогательное отношение чехов к людям из «Свободной Европы». Для них мы были по-лубоги. В это же время в Праге было огромное число российских туристов. Все они воспринимали сотрудников Радио если не чертями, то уж точно помощниками звездно-полосатого Дьявола.
Неизвестная рукопись Казановы
Часть первая.
Когда Львов еще не стал Лембергом
После поединка с графом Браницким мое дальнейшее пребыва-ние в Варшаве становилось опасным. На второй день после дуэли я отправился во Леополь, называемый здесь LWOW.
В Варшаве граф Потоцкий дал мне рекомендательное письмо к своему родственнику, молодому историку и лингвисту Яну Потоц-кому. Его исследования и описания путешествий были мне хорошо знакомы, однако хотелось лично встретиться с талантливым уче-ным. Из Львова я отправил Яну Потоцкому письмо в его имение под Бердичевым и вскоре получил приглашение посетить Уладов-ку.
Потоцкий увлекался Востоком, и весь его просторный дом был украшен реликвиями, привезенными из путешествий. Своим уб-ранством Уладовка даже напоминала мне дом Юсуфа Али, у кото-рого я гостил в Константинополе в 1743 году.
Мы сразу же нашли общий язык с графом. По-французски он говорил лучше меня, на этом же языке писал и думал. (Польский он знал хуже французского). Мы часами просиживали на его про-сторной террасе, обмениваясь занимательными историями, пере-полнявшими нашу память.
Один из его рассказов особенно потряс меня и, с согласия графа, я его записал.
РАССКАЗ ЯНА ПОТОЦКОГО
Преодолев все необходимые формальности на границе в Хотине, я, наконец, въехал на территорию Молдавского княжества.
Молдавия считается самым самостоятельным вассалом турец-кого султана, однако земли, окружающие военные крепости в ра-диусе десяти миль, подчиняются непосредственно Константинопо-лю. По этой причине долина, простирающаяся возле излучины ре-ки Днестр, представляет собой унылую пустынную картину, чем-то напоминающую долину Сьерра Моррена в Испании.
Мысли о далекой Испании на минуту приглушили жутковатое чувство, охватившее меня при виде пустынной долины. Испания была конечным пунктом моего путешествия. После Молдавии и Валлахии я намеревался посетить Андалузию и Ла Манчу.
Дело в том, что просматривая недавно письма Лопе де Вега, я обнаружил в них антиеврейские выпады против Сервантеса. Гени-альный драматург обвинял родоначальника европейского романа не только в сокрытии своего еврейского происхождения, но и в том, что «Дон Кихот» является зашифрованным посланием к испанс-ким тайным евреям, марранам. Я надеялся, что в местах обитания Сервантеса и Дон Кихота мне удастся найти источники, на которых Лопе де Вега строил свои заключения.
Пока я пребывал в полубредовых мечтах о Ла-Манче и Андалу-зии, мой конь привел меня к одинокому трактиру на перекрестке двух дорог. Спешившись, я разглядел поржавевшую железную вы-веску над приоткрытыми воротами: из кованных железных букв было составлено четыре слова „Taverna de Sierra Mor-rena“. Я ущип-нул себя за бедро, чтобы удостовериться, что перед моими глазами реальность. Толкнув массивную скрипучую дверь, я оказался в про-сторном дворе корчмы, в центре которого под каменным навесом был длинный деревянный стол, уставленный вазами с фруктами. В дальнем торце стола я заметил блюдо с куриным паштетом, укра-шенным овощами и зеленью. Высокий хрустальный бокал был на-полнен виноградным соком, огромный апельсин был услужливо разделен на дольки, а в белой фаянсовой кружке дымился горячий кофе.
Разглядывая эту красоту, я вспомнил, что с утра ничего не ел. Я громко позвал хозяина, сначала по-турецки, потом по-молдавски. Не услышав ответа, я принялся за еду.
Чем больше пищи я поглощал, тем крепче становился мой дух, а когда тарелка с паштетом опустела, я вообще забыл, что менее часа назад испытывал позорное чувство страха и тревоги.
Закурив трубку, я принялся, не спеша, решать дилемму: стоит ли мне сейчас вздремнуть прямо здесь, на тенистой скамейке, или сесть на коня (который, кстати, тоже сам нашел себе пропитание в опустевшей конюшне) и отправиться в путь в сторону столицы Молдавии - Ясс. Чем дольше я размышлял на эту тему, тем крепче меня стали сжимать объятья Морфея. И когда я уже решил для се-бя, что сопротивляться ласкам бога сновидений бесполезно, я услы-шал тревожное ржание моего коня и громкий стук каких-то тяжe-лых мелких предметов о железную крышу навеса. Все еще полу-сонный, я не сразу сообразил, что это был град, причем какой-то особенный: каждая градина была размером с детский кулак. Оста-ваться во дворе было опасно. Бросившись к стойлу, я кое-как успо-коил своего коня, но град не прекращался.
Выйдя из конюшни, я осторожно, вдоль стен каменных строе-ний, добрался до высокого крыльца, и чуть не распластался на по-лу, споткнувшись о деревянный порог. С трудом поднявшись, я сел на скамью возле входной двери. Колени были слегка поцарапаны, но все тело ныло от ушибов, нанесенных градинами.
Через несколько минут боль поутихла, а скорее всего мой орга-низм свыкся с ноющей болью. Я с трудом привстал с деревянной лавки и тут же опустился на нее: передо мной стояла черная полу-обнаженная рабыня с белым подсвечником в руке.
- Ясновельможный пан Потоцкий, - обратилась ко мне негри-тянка на чистейшем польском языке, - две чужестранки, остано-вившиеся на ночлег в этой корчме, приглашают вас на скромный товарищеский ужин. Не угодно ли следовать за мной?
Поплутав по лабиринту темных коридоров, мы оказались в про-сторном зале, обставленном в мавританском стиле. В центре зала, на огромном персидском ковре, возлежали в чувственных позах две восточные красавицы. Их прекрасные смуглые тела были лишь сле-гка прикрыты легкими одеяниями из прозрачного шелка.
Девушки, не обращая на меня внимания, продолжали ранее на-чатый спор на крымском диалекте турецкого языка. Первой меня заметила смуглая брюнетка. Она вздрогнула, прервала грубое муж-ское ругательство, сорвавшееся с ее нежных губ, и слегка наигран-но, но призывно улыбнулась.
Незнакомки поднялись с ковра, и подошли ко мне ближе. Обе были подлинные красавицы, каждая в своем роде. Одна - смуглая, тонкокостная, с черными живыми глазами. Другая - высокая, ры-жеватая блондинка, с зеленоватыми, чуть задумчивыми, а скорее всего, просто умными глазами.
- Cпасибо, тебе, путник, - обратилась ко мне брюнетка, - за лю-безность, с которой ты cогласился принять участие в нашем скром-ном застолье.
- Cоветую тебе отведать, - продолжала она, когда мы все втроем уселись на ковре, - наше национальное блюдо «манты».
- Так вы, в самом деле, крымские татарки?
- Нам нечего скрывать от тебя, путник, - заговорила блондинка, склонившись ко мне. - Меня зовут Айгюль, - что значит «Лунный цветок», а мою сестру «Гюльнара», что значит «Цветок граната». Приехали мы сюда из Крыма, специально, чтобы поговорить с то-бой... Мы происходим из ханского рода Гиреев...
- Да, да, это известный род, - еле слышно прошептал я, по-скольку все мои силы были направлены на то, чтобы сдержать вол-нение от близкого созерцания девственных прелестей моей собе-седницы.
- А знаешь ли ты, милый Ян, что по материнской линии, ты тоже принадлежишь к нашему роду?
- Да, мои родители старались не говорить об этом печальном факте, но мне известно, что моя бабушка Ядвига была в гареме крымского хана.
- Ты должен был гордиться своей бабушкой, - cказала Айгюль, положив руку мне на колено. - Ядвига была не наложницей, а лю-бимой супругой хана, и родила ему наследника Салям-Гирея, кото-рый правил нашим ханством шесть месяцев, поскольку был отрав-лен двоюродными братьями.
От руки Айгюль исходил жар, проникающий во все атомы моего тела.
- И все же какова цель вашего приезда в эту глушь? - C трудом произнес я, почти теряя сознание.
- От имени ханского двора мы хотим предложить тебе стать вла-стелином Крыма, - торжественно произнесла Гюльнара.
- А через шесть месяцев вы же и отравите меня, милые кузины? - пошутил я и сам же захохотал.
- Как ты мог сказать такое! - c неподдельным возмущением вос-кликнули девушки. – Тебе оказана великая честь - возглавить неза-висимое крымское государство, которое под покровительством Рос-сии станет светочем прогресса, как в Северном, так и в Южном Причерноморье! Сама императрица является инициатором этого проекта. Она даже придумала имя, под которым ты будешь царст-вовать: «Ата Кирим», что значит «отец крымчан».
- Очень интересный проект, - я попытался сгладить возникшее напряжение. - Но разве мне будет так просто доказать свое право на наследие крымского трона?
- Cейчас мы тебе все подробно объясним, - сказала Айгюль, - но вначале перейдем к сладкому.
Две черные рабыни убрали с ковра мясное и принесли блюда со сладостями. В это время три другие негритянки стали танцевать африканский танец. Плясали они долго и страстно, причем страсть их часто граничила с распущенностью. Ничего подобного мне до того не приходилось видеть. Наверное, такое доводится испытать только правоверному мусульманину, оказавшемуся в раю. Я заж-мурил глаза, чтобы удостовериться, что все это происходит наяву, но мои спутницы неправильно истолковали мою мимику.
- Тебе плохо, Ян? - заботливо спросила Гюльнарa, касаясь губа-ми моего лба. – Устраивайся поудобнее, - продолжала она, рассте-гивая мой камзол. - Сейчас мы более подробно расскажем тебе на-шу историю... Не станем скрывать от тебя, что ты - первый мужчи-на, которого мы видим в жизни. Братьев у нас не было, мы не знали отца, который умер от чумы вскоре после рождения младшей из нас. Эта болезнь в тот год унесла жизни всего мужского населения полуострова, включая евнухов Бахчисарая.
Оставаясь с малых лет запертыми в стенах сераля, мы не имели ни малейшего представления о мужской половине человечества, однако природа наделила нас невероятной склонностью к любви, и за отсутствием кого-либо другого, мы страстно полюбили друг дру-га. Днем мы играли за одним столиком, а ночью спали в одной пос-тели. Наши тела и души сливались в единое целое, и более полного счастья мы не могли себе представить.
Но все же настал страшный день, когда мать нам объявила, что Айгюль предстоит уехать в Стамбул и стать женой султана. Горе разлуки так живо встало у нас перед глазами, что мы предались са-мому жестокому отчаянью. Мы рвали на себе волосы и оглашали сераль воплями. Когда же наша горесть перешла в безумие, мать сжалилась над нами и пообещала не выдавать нас замуж насильно и предоставить нам возможность либо оставаться в девушках, либо выйти за одного и того же мужчину. Мы терпеливо ждали своего часа, и вот, наконец, внешняя разведка султана сообщила в Бахчи-сарай, что ты приближаешься к Хотину и собираешься пересечь по-льско-турецкую границу. Получив это сообщение, мы направились в корчму «Сьерра Морена», чтобы просить тебя стать нашим мужем и крымским ханом.
- И вы обе станете моими законными женами? - обратился я к молчавшей Айгюль.
- Да, милый Ян, но для этого тебе придется принять веру проро-ка.
Я на секунду представил себе ту операцию, которую мне бы при-шлось совершить, чтобы стать мусульманином, и меня тут же про-шиб холодный пот.
- Ты весь мокрый! - Хором воскликнули мои кузины. – Из-за дальней дороги ты совершенно обессилил!
Четыре нежных ручки сняли с меня одежду и начали професси-онально массировать.
- Массаж восстановит твои силы, - сказала Aйгюль, - только ты должен снять с себя все, включая эту серебряную цепочку с талис-маном.
- Это не талисман, это святой крест, подаренный мне при кре-щении.
При этих словах девушки затряслись, будто их ударила молния.
- Нет, милый Ян, эта цепочка не позволит нам ласкать твое тело, - сказала Гюльнара, и перерезала цепочку кровельными ножница-ми.
Увидев этот страшный инструмент, я смалодушничал и поду-мал, что Гюльнара намеревалась меня подвергнуть унизительной казни. Я сжал колени, защитив свою мужскую честь, но позволил обесчестить себя как христианина.
Удовлетворенные своей властью надо мной, сестры стали меня изысканно ласкать и тем самым совершенно подавили мою волю.
- С этой ночи ты стал нашим мужем, - торжественно произнесла Айгюль. - Вместо той гадости, что ты носил у себя на шее, ты бу-дешь носить плетенку из наших волос, украшенную нашими перст-нями с сапфиром и нефритом. – С этими словами она надела мне на шею косичку, благоухающую, как тела моих прекрасных родст-венниц.
Вероятно, в их волосы были втерты какие-то наркотические бла-говония, поскольку вдыхая их, я сразу же уснул.
Проснулся я от какого-то мерзкого запаха. «Неужели жизнен-ные соки гурий так быстро превращаются в дерьмо?», - мелькнула у меня дерзкая мысль.
Когда я открыл глаза, я увидел, что лежу на каком-то возвыше-нии под открытым небом. На шее у меня болтается оборванная ве-ревочная петля с двумя ржавыми гвоздями. Деревянное возвыше-ние было ничем иным, как виселицей, на которой болтались два трупа.
Шагах в десяти от меня на камне сидел слепой старик в темных очках и играл на гуслях.
- Ну что, сынок, очнулся? - обратился он ко мне с доброй улыб-кой. - Поозорничал ты вчера малость? И эти ребята здесь озорни-чали. Это русские казачьи атаманы, братья Зотовы. Как раз вчерась их и повесили. Уж очень они любили в здешних краях смуту наво-дить.
ПРЕКРАСНЫЕ ФАНАРИОТКИ
Всю обратную дорогу у меня из головы не выходили пленитель-ные героини рассказа Яна Потоцкого и чувственные сцены, разыг-ранные ими. Когда до Львова оставалось миль семь, мной вдруг ов-ладела страшная усталость и сонливость. Уснуть в карете на доро-гах Польской Республики так же сложно, как и на дорогах Россий-ской Империи – по той простой причине, что дорог в этих государ-ствах нет. Почтовой станции или трактира на горизонте тоже не было видно. Я уже хотел было попросить возницу остановить каре-ту, чтобы вздремнуть хотя бы четверть часа, когда вдруг за холмом появились строгие очертания монастыря.
Как бы читая мои мысли, возница остановил карету возле самых ворот обители.
- Мы можем здесь заночевать? - спросил я, открывая дверь ка-реты.
- Не знаю, что вам ответить, пан кавалер. Я собирался здесь то-лько малую нужду справить... Монастырь Св. Катерины – женский и православный.
- Что ж здесь страшного? Наверное, у них есть гостиница или корчма?
- Все это так, но в округе это место пользуется дурной славой.
- Понятно, монашки развратницы... а рaзве в католических мо-настырях такого не происходит?
- Разврат разврату рознь, - философически заметил возница. - В народе ходят слухи, что в подвалах монастыря сложены как по-ленья кости младенцев, убиенных родившими их монашками.
- Да уж, действительно, разврат разврату рознь, - задумчиво по-вторил я философему возницы. - И все же, мы с тобой не младен-цы, и родили нас не монашки.
- Так-то оно так, - продолжал упорствовать возница, - но люди еще сказывают, что в этом монастыре монашки прячут русских ка-заков, которые ночью грабят шляхетские имения и создают смуту в стране.
- Дело серьезное, - согласился я. - Ну так хоть посторожи меня, пока я пол часика вздремну в карете.
- Нет, пане, тут уж до Львова рукой падать. Я там через час буду, а вы, если хотите, переночуйте в монастыре... Может, и обойдется.
Спорить и устращать возницу у меня не было сил. Я отпустил его и постучался в дверь монастыря. Ответа не последовало. Я надавил на крохотное окошко-глазок и оно легко открылось. Заглянув в не-го, я увидел только пустынный монастырский двор. Тяжелая дубо-вая калитка тоже легко открылась. Людей во дворе по-прежнему не было видно. Справа от меня каменные ступеньки вели к распахну-той двери. Судя по доносившимся оттуда запахам, это была корчма. Войдя в прокуренные сени, я опустился на деревянную лавку, по-крытую лоскутным одеялом, и тотчас же уснул.
Проснулся я оттого, что кто-то легонько, но настойчиво тряс ме-ня за плечо.
- Вставайте, пан кавалер, - услышал я возле себя женский голос. - Две чужестранки, остановившиеся в монастырской гостинице, приглашают вас на вечернюю трапезу.
Возле меня стояла средних лет монашка в белом накрахмален-ном переднике, видимо, прислужившая в корчме.
- На вечернюю трапезу? Где?
- В нашей обители. Сейчас вы все увидите. Не угодно ли вам бу-дет следовать за мной!
Монашка привела меня в просторную комнату, которая, видимо, служила обитательницам монастыря трапезной. Длинный дубовый стол украшала отнюдь не монашеская пища: фрукты, наливки, па-штет из куропаток, цацики, бифтеки, сузуки и кипрское вино «Отелло». При этом за столом никого не было. Я огляделся. В тор-це помещения широкие деревянные ступеньки вели в просторный коридор. Они образовывали своеобразную эстраду, на которой тан-цевали две молодые монашки в полу расстегнутых одеждах. Третья монашка, одетая более прилично, выводила на свирели заунывную балканскую мелодию. Монашки танцевали грациозно, и в то же время, страстно и совершенно не обращали внимания на меня.
И только после завершения этого необычного танца плясуньи сошли с эстрады и приблизились ко мне.
- Простите нас, синьор кавалер, за столь необычное поведение, - сказала рыжая монашка, стыдливо застегивая кокетливую робу. - Мы с сестрой так редко видим друг друга, что при каждой встрече не можем оторваться от взаимных объятий.
- Так вы сестры? - спросил я, пораженный откровенностью не-знакомки.
- Ах, да, ведь мы даже не представились вам, - спохватилась ры-жуха. - Меня зовут София, а мою сестру - Александра. Мы гречанки-фанариотки.
Вторая красавица, миниатюрная брюнетка, подошла ко мне бли-же и поклонилась.
- Очень приятно, - в ответ поклонился я, - а меня зовут Джако-мо...
- Казанова, шевалье де Сенгаль, - прервала меня София. - Мы все про вас знаем, и под видом монашек остановились в этой обители, чтобы познакомиться с вами лично.
- Кто вам меня рекомендовал?
- Маркиз де Линь.
- Мой близкий друг. Где вы с ним познакомились?
- В Петербурге.
- Да, он дружен с императрицей, но...
- Моя сестра, София, тоже была обласкана Екатериной Великой, - вступила в разговор Александра.
- Которая была так добра ко мне, - прервала сестру София, - что подарила мне даже имение под Смоленском и десять тысяч крепо-стных... Впрочем, давайте сядем за стол и расскажем вам все по по-рядку.
Мы уселись за стол. По правую руку от меня - София, по левую -Александра. Завороженный всем происходящим, я не притраги-вался к еде. Спутницы же мои лишь пощипывали виноградины, эротично вводя их в алые чувственные губы.
- Итак, синьор кавалер, - начала свой рассказ София, - мы – гре-чанки знатного рода Кaнтoкузино, восходящего своими корнями к Птоломеям.
- Точно! - мелькнуло у меня в голове. - Я все никак не мог по-нять, кого же мне София напоминает... Так это же вылитая Клео-патра!
- После смерти отца, - продолжала София, - наша семья обни-щала, и мать, да будет ей царство небесное, продала нас, подро-стков, в гарем султана. Ровно через год Всевышний наказал ее за этот грех, лишив ее разума, а затем и жизни. Мы стали сиротами, лишенными подлинной любви, при том, что вокруг нас царила ду-шная атмосфера плотского эротизма. Естественно, что нам ничего не оставалось, как влюбиться друг в друга. Вскоре мы осознали, что нашим спасением может быть либо смерть, либо побег из гарема. В наши планы мы посвятили одного милого евнуха, который, изред-ка, по мере возможностей, участвовал в наших любовных играх. Он согласился помочь нам, и наш замысел осуществился, за что султан лично отрубил ему остатки мужественности и бросил их на съеде-ние бешеной собаке «динго». Теперь мы были на свободе, но плата за нее оказалась очень высокой. Сбежав из царства восточного эро-тизма, мы вынуждены были погрузиться в гнилую атмосферу евро-пейской продажной любви.
- Вы бежали в Европу? - Прервал я рассказ гречанки.
- Нет, сестра матери устроила нас в публичный дом для запад-ных дипломатов, - продолжала рассказ София.
- ...где в мою сестру влюбился польский посол Боскамп-Лясо-польский, - вступила в разговор Александра. - Ради нее он выку-пил нас двоих из вертепа, сделал Софию своей любовницей, а когда срок его каденции в качестве посла в Константинополе подошел к концу, отправил нас с Александрой во Львов, где намеревался нас с Софией содержать и со временем выдать замуж за лиц купеческого или мещанского звания.
- Oднако, до Львова доехать нам не удалось, - продолжала Со-фия. При переходе польско-турецкой границы в меня влюбился ка-питан Де Витт, комендант польской пограничной крепости Каме-
нец-Подольский и женился на мне.
- А я вышла замуж за коменданта турецкой крепости Хотин, рас-положенной на турецкой стороне Днестра, - добавила Александра. -Когда же началась очередная русско-турецкая война, мы продол-жали видеться друг с другом, если случались затишья в боях. Мы встречались на нейтральной полосе между позициями обеих сто-рон.
- И турецкие и русские солдаты видели наши сестринские объя-тья, но они не могли заметить тайных записок, которые Александра вкладывала в мой корсет. – При этих словах София показала мне то место корсета, где она хранила листочки бумаги, содержавшие све-дения о численности и боеспособности турецких войск. - Эти цен-нейшие данные, переданные русскому командованию, и явились причиной расположения ко мне Екатерины Великой.
- Находящийся в то время в Яссах генералиссимус Потемкин, - продолжала Александра, - захотел встретиться с храброй развед-чицей Софией, и тут же влюбился в нее. Выкупив ее у мужа за сто тысяч золотых рублей, он намеревался на ней жениться и сделать царицей Дакии.
- Позвольте, позвольте! - прервал я рассказ Александры, - но ведь Дакия существовала во времена Римской империи!
- Сейчас на месте этой Римской колонии - два княжества: Мол-давия и Валаxия. Они платят дань Турции. Но, согласно «гречес-кому проекту» Екатерины Великой, Оттоманская империя в бли-жайшее время будет разрушена, а на ее месте восстановлена Визан-тия. Константинополь будет переименован в Царьград, и там будет царствовать дружественный России император. Нынешние вассаль-ные Султану православные княжества – Молдавия и Валахия – бу-дут объединены в государство Дакия.
- А кто же будет царем Дакии? - Спросил я, с трудом сдерживая улыбку.
- Пока что утверждена только кандидатура царицы.
- Если при отборе кандидатуры главное внешность, то царицей должны быть вы.
- Несомненно... Но в данном случае дело не в моей царской внешности, а в знатности моего рода, восходящего к византийским императорам...
- Так кто же все-таки будет царем Дакии?
- Вы!
- На каком основании?
- Дедушка вашего дедушки по отцовской линии был родом из Кишинева, а когда он сбежал от долгов в Венецию, он взял себе фа-милию, Casanova, ибо турецко-молдавское слово Сis можно пере-вести как «дом», хотя по-турецки это означает „селение, кишлак“, ну а это разумеется, nova – nau, «новый», итак Cisinаu (Кишинев) = casa nova.
Сообщение о кишиневском происхождении моего рода лишило меня чувств, однако умелые и слаженные ласки двух фанариоток были столь искусны и действенны, что я мгновенно погрузился в состояние полного блаженства, известного только праведникам-ма-гометанам, пребывающим в райском саду.
Сквозь сон я слышал звонкий голос Александры: «Ваше вели-чество, царю Дакии не подобает носить на груди католическое рас-пятье. Не будет ли вам угодно его выбросить и надеть православ-ный крест?»
Проснулся я от сильного ветра и странного громкого скрипа. Открыв глаза, я увидел себя голым, лежащим под виселицей, на ко-торой под напором сильного ветра шевелились два трупа.
Одежду свою я нашел скомканной, недалеко от виселицы. Надев штаны, кошелька в кармане я не обнаружил, зато в другом кармане лежала свернутая серебряная цепочка распятья.
Шагах в десяти от меня сидел слепой старик, лениво теребив-ший струны гуслей.
- Ну что, сынок, - спросил он, повернув голову в мою сторону. - Обратили тебя, дьяволицы, в свою веру? – И, как бы читая мои мысли, добавил: - А это, земляк, братья Зотовы, беглые из России крестьяне. Царские казаки здесь намедни озорничали, ну и повеси-ли для острастки пaрочку русских крестьян, чтобы другим неповад-но было родину предавать.
МНИМЫЙ КАСТРАТ
Либретто комической оперы
по мотивам мемуаров Джакомо Казановы.
Действие первое.
Действующие лица:
ДОН ДЖАКОМО, молодой искатель приключений
БЕЛЛИНО, кастрат
ЦЕЦИЛИЯ, его сестра, 12 лет
МАРИНА, его сестра, 11 лет
ПЕТРОНИО, их брат
ДОН САНЧО ПИКО, гость семьи БЕЛЛИНО
МАТЬ БЕЛЛИНО
ХОЗЯИН ГОСТИНИЦЫ в Анконе
ИСПАНСКИЙ ОФИЦЕР
1744 год. Гостиница в итальянском городе Анкона. Хозяин гостиницы пока-зывает комнату новому гостю - Джакомо.
ДЖАКОМО (в сторону): 25 февраля 1744 года я приехал в Ан-кону и остановился в лучшей гостинице города. (Хозяину): Комната меня устраивает. Я здесь остаюсь. Приготовьте мне, пожалуйста, на ужин мясо.
ХОЗЯИН: Сейчас у нас пост, синьор, христианам положено в эти дни есть рыбу.
ДЖАКОМО: Папа римский разрешил мне есть в пост мясо.
ХОЗЯИН: У вас есть письменное разрешение?
ДЖАКОМО: Его святейшество дал мне устное разрешение.
ХОЗЯИН: Я вам не верю, синьор.
ДЖАКОМО: Дурак! Как ты смеешь сомневаться в моих словах!
ХОЗЯИН: Я не позволю вам меня оскорблять, сударь! Прошу вас немедленно покинуть мое заведение. Ищите себе другую гостини-цу.
ДЖАКОМО: По какому праву! Я личный секретарь испанского посла в Венеции кардинала Аквавива! Я это так не оставлю! Я буду жаловаться папе римскому!
(Хозяин гостиницы уходит. Дверь одной из комнат открывается. Оттуда выходит САНЧО ПИКО, мрачного вида человек средних лет).
ПИКО: Во-первых, сударь, рыбу в Анконе готовят лучше, чем мясо. Во-вторых, все христиане соблюдают сегодня пост, и хозяин гостиницы вправе требовать от вас письменного разрешения есть в пост мясо. В-третьих, даже если такое разрешение вам и было дано его святейшеством, в вашем возрасте вы не в праве были его про-сить. В-четвертых, вы не вправе были называть хозяина дураком, поскольку он имеет право отказать вам в предоставлении ночлега. И, наконец, пятое и последнее: вы не в праве были устраивать здесь скандал.
ДЖАКОМО: Я согласен со всеми вашими обвинениями, сударь, но на улице дождь, я ужасно голоден, у меня нет желания искать другую гостиницу в такой поздний час... попросите, пожалуйста, приготовить ужин, поскольку мне хозяин в этом отказывает.
ПИКО: Я не могу этого сделать, поскольку я католик и соблюдаю пост. Однако я попробую успокоить хозяина и уговорить его при-готовить хороший, хоть и рыбный, ужин.
(Дон Пико уходит и вскоре возвращается.)
ПИКО: Все улажено, сударь. Вам сейчас принеcут ужин и, если не возражаете, я вам составлю компанию.
ДЖАКОМО: Вы мне окажите большую честь. Позвольте узнать ваше имя.
ПИКО: Санчо Пико, интендант объединенных войск Испании и Неаполя под командованием герцога Модены генералиссимуса Франческо Третьего.
ДЖАКОМО: Джакомо Казанова, секретарь испанского посла в Венеции.
(Слуга приносит ужин на двоих. Джакомо жадно поглощает свою порцию).
ПИКО: Позвольте полюбопытствовать, сударь, вы сегодня обе-дали?
ДЖАКОМО: Нет, только завтракал.
ПИКО: Чувствуете ли вы себя больным после ужина?
ДЖАКОМО: Отнюдь. Более того, еда была вкусной, и я полнос-тью восстановил свои силы.
ПИКО: В таком случае, сударь, вы обманули его святейшество, испросив у него устного разрешения не есть рыбу в постные дни.
ДЖАКОМО: Я сознаюсь в своем грехе.
ПИКО: Все мы не ангелы, поэтому для нас такое удовольствие слушать ангельское пение. Позвольте вас пригласить на концерт, который происходит в этой комнате. Здесь остановилась небольшая семейная труппа актеров из Болоньи.
(Вокально-танцевальный номер. Участвуют Джакомо, Беллино, две его сес-тры и Петронио.
Джакомо очарован пением и красотой Беллино и его сестер. Но больше всех его привлекает Беллино. Джакомо испытывает влечение к этому существу и не верит, что Беллино - мальчик.
Утро следующего дня.
Джакомо приглашает всю семью артистов на завт-рак. Приходит только молодежь. Мать Беллино предпочитает завтракать в своем номере.
Продолжается предыдущая вокально-танцевальная интерлюдия.
Прислуживает за завтраком Петронио. По окончании завтрака, Джакомо вручает Петронио серебряную монету).
ДЖАКОМО: Вот тебе серебряный цеккин. Рассчитайся с хозя-ином за завтрак. Сдачу возьмешь себе. И передай привет cвоей ма-тушке.
ПЕТРОНИО: Матушка будет счастлива, если вы лично засвиде-тельствуете ей свое почтение.
(Петронио походкой балерины направляется в комнату матери).
ДЖАКОМО: Пожалуй, он прав. Есть смысл предстать перед ста-рухой.
(Комната матери Беллино. Она завтракает в постели).
МАТЬ БЕЛЛИНО: Спасибо, синьор, за вашу доброту и щедрость. Вы накормили нас вкуснейшим завтраком, а восемнадцать паоли сдачи, что вы дали моему сыну, - большое подспорье для бедной вдовы и ее сирот... (плачет). Это бессердечное чудовище, наш им-пресарио Рокко Ардженти заплатил мне всего пятьдесят римских скуди за все карнавальные дни! В Болонью нам придется возвра-щаться пешком... (плачет) ...прося милостыню по дороге.
ДЖАКОМО: Вот вам золотой дублон. Получите еще один, если признаете, что Беллино - девочка.
МАТЬ БЕЛЛИНО: Он - мальчик, хотя выглядит, как девочка. Он был освидетельствован и официально признан мальчиком.
ДЖАКОМО: Признан кем?
МАТЬ БЕЛЛИНО: Преподобным синьором епископом.
ДЖАКОМО: Не верю. Я должен убедиться в этом сам.
МАТЬ БЕЛЛИНО: Делайте, что хотите, хотя мне совершенно не понятны ваши намерения.
(Джакомо дает ей еще одну золотую монету и выходит из комнаты).
Джакомо и Беллино.
ДЖАКОМО: Дорогой Беллино, я уверен, что ты принадлежишь к противоположному полу.
БЕЛЛИНО: Я принадлежу к тому же полу, что и вы, только я - кастрат. Я был официально освидетельствован.
ДЖАКОМО: Разреши мне тоже тебя освидетельствовать.
БЕЛЛИНО: Нет, потому что я вижу, что вы любите меня, а моя религия не позволяет мне этого.
ДЖАКОМО: Однако ты не был столь принципиален, когда пред-стал перед епископом.
БЕЛЛИНО: Он был стар и лишь мельком взглянул на мою ущер-бную мужественность.
(Вокально-танцевальный дуэт, в котором участвуют Джакомо и Беллино. Они испытывают взаимное чувство, вот-вот и они будут близки, но в самый последний момент Беллино убегает и Джакомо остается один.)
Появляется Петронио.
ДЖАКОМО: Петронио, ступай на почту и закажи мне карету на утро. Я собираюсь уезжать.
(Петронио уходит. Через секунду появляется Цецилия в ночной рубашке.)
ЦЕЦИЛИЯ: Синьор Джакомо, Беллино велел вам передать, что вы окажете ему большую услугу, если довезете его до Римини. Он должен участвовать в репетиции оперы, премьера которой будет после Пасхи.
ДЖАКОМО: Хорошо, мой ангел, я окажу ему эту услугу, если он сообразно окажет услугу мне, а именно - докажет мне в твоем при-сутствии, что он мальчик, а не девочка.
(Цецилия уходит. Через минуту возвращается).
ЦЕЦИЛИЯ: Беллино уже в постели, но если вы отложите ваш отъезд хотя бы на один день, он удовлетворит ваше любопытство.
ДЖАКОМО: Скажи мне правду, мой ангел, и я дам тебе шесть цеккинов.
ЦЕЦИЛИЯ: Я их не заслужила, синьор, поскольку я никогда не видела Беллино голым. Но я думаю, что он мальчик, иначе ему не разрешили бы петь в опере.
ДЖАКОМО: Хорошо, я останусь до послезавтра, если эту ночь ты проведешь со мной.
ЦЕЦИЛИЯ: Неужели вы любите меня?
ДЖАКОМО: Очень, но ты должна быть добра ко мне.
ЦЕЦИЛИЯ: Я обещаю, потому что я вас тоже люблю. Только я сперва должна спросить разрешения у мамы.
ДЖАКОМО: У тебя были любовники?
ЦЕЦИЛИЯ: Никогда.
(Цецилия уходит. Через минуту возвращается сияющая).
ЦИЦИЛИЯ: Мама сказала, что вы нам окажете большую честь.
Цицилия раздевается и ложится рядом с Джакомо. Свет гаснет.
(Утро следующего дня. Цецилия встает с постели, целует Джакомо. Он дает ей три золотых монеты. От восторга она издает вопли, напоминающие любов-ные стоны. Убегает в комнату матери. С плачем в комнату вбегает мать).
МАТЬ (пaдает перед Джакомо на колени): Вы самый благород-ный человек на свете, синьор! Вы вновь возвратили мне веру в Выс-шее Провидение! Мало того, что вы оказали честь нашей семье, ли-шив чести мою старшую дочь, вы еще внесли огромную сумму на ее будущее приданое! (С рыданиями убегает. Входит Беллино).
ДЖАКОМО: Ты не забыл о своем обещании?
БЕЛЛИНО: Разумеется, не забыл.
ДЖАКОМО: В таком случае, я приглашаю тебя на прогулку.
БЕЛЛИНО: С удовольствием. Только я должен переодеться.
(Беллино уходит. Появляется Марина).
МАРИНА: Синьор, чем я заслужила ваше презрение?
ДЖАКОМО: С чего ты взяла, что я тебя презираю?
МАРИНА: Завтра вы отправляетесь в Римини с Беллинo. Эту ночь вы провели с Цецилией. Почему именно меня вы обделяете своим вниманием?
ДЖАКОМО: Тебе нужны деньги?
МАРИНА: Нет, я вас люблю.
ДЖАКОМО: Но тебе всего одиннадцать лет!
МАРИНА: Возраст не имеет значения. Физически я более раз-вита, чем моя сестра.
ДЖАКОМО: У тебя уже были любовники?
МАРИНА. Конечно, нет.
ДЖАКОМО: Ладно. Проверим сегодня вечером.
МАРИНА: Спасибо, синьор. Только я должна предупредить ма-му и взять у нее дополнительный комплект белья, иначе горничная сразу догадается, в чем дело.
(Джакомо в своей комнате. Вбегает плачущая мать Беллино. Она падает на колени и ползет навстречу Джакомо).
МАТЬ БЕЛЛИНО. Синьор Джакомо! Спасибо за вашу щедрость! Марина мне только что передала три золотых дублона, которыми вы ее отблагодарили. Теперь у нас нет необходимости возвращаться в Болонью пешком. Наша бедная семья вновь обрела человеческое достоинство.
(Пятясь, Джакомо выходит из своей комнаты. Он сталкивается с Беллино. Далее следует вокально-танцевальный номер, символизирующий любовную сцену.)
Утро следующего дня.
БЕЛЛИНО: Меня зовут Тереза. Родом я из Болоньи. Когда мне было двенадцать лет, я познакомилась со знаменитым певцом Са-лимбери, выступавшим в придворных театрах Фридриха Великого Прусского и Августа Второго Саксонского. Салимбери снимал ком-нату в доме моего отца. Он научил меня пению и игре на клавикор-дах. Моей благодарностью была страстная, всепоглащающая лю-бовь к нему, несмотря на то, что он был кастратом. Он был красив, умен и талантлив. Редчайшие качества его души и сердца выделяли его из всех мужчин, которых я знала. Скромность и сдержанность были основными чертами его характера, при том, что он был богат и щедр. Ни одна женщина не могла устоять перед его обаянием, при этом я ни разу не слышала, чтобы он хвастался своими побе-дами. Да, его ущербность была чудовищна, но при этом он был чу-довищно притягателен.
В Римини жил мальчик моего возраста Беллино, которому Са-лимбери покровительствовал. На деньги Салимбери Беллино учил-ся пению у лучших учителей. Когда у отца Беллино обнаружили смертельную болезнь, он решил кастрировать своего сына, чтобы тот смог содержать многочисленную семью.
Наше счастье с Салимбери длилось около года, но настал день, которого я так боялась: Салимбери объявил мне, что ему необходи-мо покинуть Болонью и переехать в Рим. Салимбери щедро распла-тился с моим отцом за жилье, добавив крупную сумму на мое даль-нейшее образование. Однако через несколько дней мой отец умер от лихорадки, и я осталась сиротой. Салимбери взял меня с собой в Римини, чтобы определить в тот же пансион, где Беллино учился пению.
Когда мы приехали в Римини, Салимбери велел мне ждать его в гостинице, пока он уладит все вопросы, связанные с моим устройст-вом в пансионе. Вернулся он через полчаса, бледный, как полотно. Беллино умер за день до нашего приезда.
Салимбери решил вернуться в Болонью, чтобы успокоить не-счастную мать и вдову. «Ты поселишься у нее, сказал он, и будешь жить под именем Беллино. Я дам ей достаточно денег, чтобы обу-чать тебя пению, а через четыре года я возьму тебя в Дрезден, где ты будешь петь в опере под видом кастрата. Мы будем жить вместе и будем счастливы до самой моей смерти. О твоей тайне кроме ме-ня будет знать только мать Беллино. Ее дети будут считать тебя сво-им братом, поскольку с настоящим Беллино они расстались в мла-денчестве. Если ты любишь меня, ты должна забыть о том, что ты девочка и стать мальчиком. Для облегчения этой задачи я дам тебе некий прибор, который скроет твои женские гениталии и придаст им вид ущербного мужества».
Когда мы вернулись в Болонью, мать Беллино приняла наш план, я стала называть ее матерью, а она меня - сыном. В ее присут-ствии Салимбери установил мне прибор, и мы тут же в слезах рас-стались.
Планы нашей совместной жизни в Дрездене так и не осущест-вились, поскольку в прошлом году Салимбери умер во время гаст-ролей в Тироле. В Аскону я приехала, потому что получила ангаже-мент в местной опере. Мать надеется устроить туда и Петронио под видом юной танцовщицы... Любимый, спаси меня от этого позора! Возьми меня с собой. Я не прошу тебя жениться на мне. Позволь мне быть хотя бы твоей любовницей. Ты видишь, сердцем я чиста. По своей природе я могу быть верной и преданной своему мужчи-не. Только в твоих объятиях я поняла, что значит подлинная лю-бовь.
ДЖАКОМО: Но если ты так любишь меня, зачем же ты подсы-лала мне своих сестер?
БЕЛЛИНО. Я не верила в глубину твоего чувства. Я думала, что мои сестры успокоят волнение твоей плоти. Джакомо, не бросай меня!
ДЖАКОМО: Наверное, ты полагаешь, что я богат, Тереза, но это не так. Все мое богатство умещается в моем кошельке. Я произвожу впечатление человека благородного происхождения, но я принад-лежу к тому же сословию, что и ты. У меня нет выдающихся способ-ностей, с помощью которых я бы мог зарабатывать деньги. У меня нет постоянной службы. У меня нет уверенности в завтрашнем дне. У меня нет ни родных, ни друзей, ни определенных планов на жизнь. Все, что у меня есть, это молодость, здоровье, некоторый ин-теллект, развитое чувство чести и собственного достоинства. Самым большим моим достоянием является то, что я сам себе хозя-ин, и я ни от кого не завишу и я не боюсь жизненных невзгод. При этом моя природа требует экстравагантности... Вот с кем ты имеешь дело, мой ангел.
БЕЛЛИНО: Меня нисколько не огорчает твоя бедность. Если ты действительно меня любишь, ты должен принять от меня дар, кото-рый я намерена тебе вручить. Этот дар - женщина, которую ты по-любил. Я твоя, Джакомо! Тебе больше не нужно ни о чем заботить-ся. Зато я буду заботиться о тебе. Единственное, о чем я тебя прошу - береги нашу любовь! С этого момента я больше не Беллино, я – любящая тебя полноценная женщина. Уедем в Венецию. Там я смо-гу зарабатывать на жизнь своим талантом. Если тебя не устраивает Венеция, поедем туда, куда ты пожелаешь.
ДЖАКОМО: Мне нужно поехать в Константинополь.
БЕЛЛИНО: Я согласна. Если ты боишься потерять меня, женись на мне и ты легально получишь все права на меня. Я не говорю, что, став твоей женой, я буду больше тебя любить, просто мне будет приятно называться твоей женой.
КАЗАНОВА: Хорошо. Я согласен связать свою жизнь с твоей все-ми возможными узами. Мы поженимся... самое позднее... после-завтра в Болонье.
БЕЛЛИНО: Я счастлива! В таком случае здесь нам больше нече-го делать. Завтра отправимся в Болонью, поэтому сегодня вставать с кровати нет смысла. Позавтракаем в постели, и весь день будем заниматься любовью.
ДЖАКОМО: Прекрасная идея!
(Свет гаснет. Звучит лирическая мелодия. В такт музыкальным аккордам движутся силуэты двух обнаженных тел. Громкий стук в дверь. Мелодия обрывается.Появляется офицер в сопровождении двух солдат).
ОФИЦЕР: Именем испанского короля! Проверка документов! В десяти милях отсюда армия генералиссимуса Франческо ведет во-енные действия против Австрии. Прошу одеться и предъявить доку-менты.
Беллино вручает офицеру свой паспорт.
ОФИЦЕР: Ваш паспорт, сударь!
(Джакомо роется в своем саквояже. Достает какие-то бумаги).
ДЖАКОМО: У меня нет паспорта.
ОФИЦЕР: Почему?
ДЖАКОМО: Я его потерял.
ОФИЦЕР: Нормальные люди паспортов не теряют.
ДЖАКОМО: Бывают исключения и доказательством тому - я.
ОФИЦЕР: В связи с военным положением я вынужден вас за-держать.
ДЖАКОМО: Но это невозможно! Мне необходимо попасть в Константинополь и передать письмо кардинала Аквавива. Я его секретарь. А вот это письмо, с печатью кардинала.
ОФИЦЕР: Кардиналу Аквавива надо дать понять, что он берет на службу глупцов. Единственная услуга, которую я вам могу оказать, - это поместить вас под арест до тех пор, пока из Рима придет но-вый паспорт.
Беллино-Тереза плачет.
ДЖАКОМО: Не плачь, любимая! Поезжай в Болонью одна. Че-рез двe недели мне пришлют из Рима новый паспорт. Я приеду в Болонью, и мы поженимся... А пока что возьми тысячу дукатов... на всякий случай.
Занавес опускается.
На просцениум выходит Джакомо.
ДЖАКОМО: Тереза была единственной женщиной, на которой я искренне хотел жениться, однако цепь непредвиденных обстоя-тельств не позволила осуществить это намерение. Но с Терезой мы все же встретились. Но не через две недели, а через пятнадцать лет.
ЗАНАВЕС
Действие второе.
Действующие лица:
ДОН ДЖАКОМО
ТЕРЕЗА, знаменитая певица
КИРИЛЛ ПОЛЕССКИЙ, ее муж
ЧЕЗАРИНО, пятнадцатилетний юноша
Действие происходит во Львове, во второй половине 18 века.
ДЖАКОМО: Во Львове я надумал сходить в оперу. Я купил крес-ло в ложе, прямо возле оркестра, но не для того, чтобы лучше слы-шать музыку, а чтобы без бинокля разглядывать актрис. Каково же было мое удивление, когда появившаяся на сцене примадонна ока-залось Терезой, на которой я чуть было не женился в начале 1744 года. Она была столь же прекрасна, как и пятнадцать лет назад. Но ведь чудес не бывает! Я не верил своим глазам, но убедился в том, что передо мной Тереза, когда она, заметив меня, слегка вздрогну-ла и больше не отводила от меня взора. Исполнив свою арию, она направилась за кулисы, делая мне веером знаки, чтобы я последо-вал за ней.
Просцениум. Джакомо и Тереза выходят из противоположных сторон кулис. Увидев друг друга, они останавливаются и замирают. Джакомо подходит к Тере-зе, берет ее руку и прикладывает к сердцу.
ДЖАКОМО: Ты видишь... боюсь, что оно сейчас выпрыгнет.
ТЕРЕЗА: Со мной происходит то же самое. Когда я увидела тебя в ложе, я думала, что свалюсь в оркестровую яму. Я не представ-ляю, откуда у меня взялись силы, чтобы завершить арию. К сожа-лению, сегодня вечером я приглашена на ужин. Приходи ко мне завтра в восемь утра. Ночью я все равно не буду спать. Где ты оста-новился?
ДЖАКОМО: В гостинице «Белый орел».
ТЕРЕЗА: Когда ты приехал во Львов?
ДЖАКОМО: Вчера.
ТЕРЕЗА: Как долго ты здесь собираешься пробыть?
ДЖАКОМО: Сколько ты пожелаешь.
ТЕРЕЗА: Ты женат?
ДЖАКОМО: Нет
ТЕРЕЗА: Проклятый ужин! Что за день! А сейчас тебе нужно уй-ти. Итак, завтра, в семь.
Тереза уходит.
ДЖАКОМО: За минуту до этого она сказала «в восемь». Я напра-вился в зрительный зал и вспомнил, что не спросил у нее ни адреса, ни нового ее имени. (Джакомо сталкивается с грузным человеком средних лет) Простите, вы не знаете, как фамилия примадонны?
ПОЛЕССКИЙ: Вероятно, пан кавалер, совсем недавно во Льво-ве?
ДЖАКОМО: Я приехал вчера.
ПОЛЕССКИЙ: Фамилия певицы та же что у меня. Позвольте представиться: отставной хорунжий Полесский, а примадонна - моя жена.
ДЖАКОМО: Очень приятно. Джакомо Казанова, шевалье де Сенгаль. (В сторону). Я вернулся в гостиницу, узнал у хозяина адрес Терезы и, отказавшись от ужина, лег спать. На следующий день в семь утра я был у дверей дома Терезы.
(Джакомо дергает шнурок колокольчика. Появляется Кирилл Полесский в халате и ночном колпаке.)
ПОЛЕССКИЙ: Доброе утро, проходите. Моя жена говорила, что в восемь к ней должны прийти... Правда, сейчас семь... Постойте, постойте... Вы, кажется, тот самый господин, который вчера в театре спрашивал у меня имя примадонны?
ДЖАКОМО: Да, это именно я. Мне показалось тогда, что я был ранее знаком с вашей женой, и на мое счастье мне это подтвердил никто иной, как ее муж. Отныне я буду испытывать к вам, пан хо-рунжий, те же дружеские чувства, которые я до сих пор испытывал к вашей жене.
(Появляется Тереза. С распростертыми объятьями она направляется нав-стречу Джакомо. Они дружески обнимают друг друга. Пауза. Они обнимаются вновь. Тереза садится на диван. Джакомо и Полесский садятся рядом. Тереза пы-тается сдержать слезы, отчего лишь усиливается поток рыданий. Джакомо тоже плачет. Прийдя в себя, они бросают взгляд на Полесского и оба начинают хохотать из-за комичности его вида.)
ТЕРЕЗА: Не удивляйся, Кирилл, перед тобой - мой отец... он мне больше, чем отец, поскольку ему я обязана своим вторым рожде-нием.
ДЖАКОМО: Да, пан хорунжий, Тереза - моя дочь, несмотря на то, что она младше меня всего на два года. Она мне больше, чем дочь, она - моя сестра. Она мне больше, чем сестра, она – ангел во плоти, но прежде всего, она - ваша жена.
ДЖАКОМО: Прости, Тереза, что я не ответил на твое последнее письмо...
ТЕРЕЗА: Я все знаю. У тебя был роман с двумя монашками. По-том тебя посадили в венецианскую тюрьму Пьомби, и ты был един-ственным человеком, которому удалось бежать из этого свинцового застенка за тысячу лет его существования. О твоем историческом побеге я узнала, когда была в Вене. Тогда у меня возникло ложное предчувствие, что я тебя должна увидеть в Альпийской столице. Потом до меня стали доходить слухи о твоих приключениях в Па-риже. Но с тех пор вести о тебе больше не поступали. Как же я сча-стлива, что судьба вновь подарила нам встречу!
Множество событий произошли со мной за эти пятнадцать лет, но сейчас я счастлива. С паном Полесским из Бердичева мы обвенчались два месяца назад, мы любим друг друга, и я надеюсь, что он для тебя станет столь же близким другом, как я.
(Кирилл с некоторой растеренностью подходит к Джакомо, протягивает ему руку. Понимая его сомнения, Тереза обнимает и страстно целует мужа. У Джакомо дергается щека и он отворачивается.)
КИРИЛЛ: Не желает ли пан шевалье позавтракать с нами?
ДЖАКОМО: О да, с удовольствием!
КИРИЛЛ: В таком случае я пойду приготовлю кофе.
(Тереза бросается в объятья Джакомо. Они страстно целуются.)
ТЕРЕЗА: Поцелуй меня еще раз, Джакомо! Теперь сюда... теперь сюда... Мы должны успеть насладиться друг другом за эти десять минут, ибо столько времени уходит у Кирилла на приготовление кофе. Но обещай мне, что завтра мы будем лишь милыми друзьями, ибо семейные ценности для меня превыше всего... Тебе больно это слышать, милый?
ДЖАКОМО: Я все понимаю. Ты связана семейными узами, а я свободен. Я счастлив, что ты зажгла во мне прежний огонь, но мне грустно, что я никогда не смогу вновь обладать тобой. Однако я готов подчиняться тем правилам, которые ты установила для себя. Я полагаю, что твой муж о нашей истории ничего не знает?
ТЕРЕЗА: Абсолютно. Я очень рада, что он не интересуется моим прошлым... К тому же... Разве может быть прошлое у двадцати-двухлетней девушки?
ДЖАКОМО: Насколько я помню, тебе тридцать два года?
ТЕРЕЗА: Пока еще тридцать один, но я убедила Кирилла, что мне двадцать два... Как ты считаешь, мне можно дать двадцать два года?
ДЖАКОМО: Ты выглядишь еще моложе.
ТЕРЕЗА: Спасибо! Теперь перейдем к более важным вопросам. Твои финансовые дела в порядке? Если тебе нужны деньги, я гото-ва вернуть тебе тысячу дукатов, которую ты мне подарил при на-шем прощании и добавить щедрые проценты. В банке Ротшильда я храню пятьдесят тысяч золотых дукатов, а также бриллианты на ту же сумму. Быстро говори, сколько тебе нужно! Через минуту сюда принесут кофе...
ДЖАКОМО: Такова была моя Тереза! Прежде, чем ответить, я хотел расцеловать ее, но тут появился Кирилл и юная горничная с подносом, очаровательная, как «Шоколадница» Леотара.
(Перед каждым из присутствующих горничная ставит чашечку кофе.)
ТЕРЕЗА: В десять часов в моем доме будет репетиция всех арий новой оперной постановки. Потом у нас будет обед. Я буду рада, если весь день ты проведешь с нами.
ДЖАКОМО: Я готов остаться в твоем доме до позднего вечера, чтобы пожелать тебе спокойной ночи, которую ты проведешь со своим счастливчиком-мужем. (В сторону) После этих слов Кирилл сердечно обнял меня, как бы благодаря за то, что я не буду чинить никаких препятствий исполнению им супружеских обязанностей.
(Гостинная заполняется оперными артистами и танцорами. Звучит какофония настраиваемых инструментов. На фоне этой суеты появляется красивый юноша лет пятнадцати.)
ТЕРЕЗА: Познакомся, Джакомо, это мой брат Чезарино.
ДЖАКОМО (в сторону): При первом же взгляде на юношу я понял, что передо мной мой сын. Его лицо и фигура, все было повторением меня. Разве что цвет лица был не столь смуглым. Я не удержался и сердечно обнял его.
(Смущенный Чезарино уходит.)
ТЕРЕЗА: Чезарино - счастливый плод нашей любви. Счастли-вый, потому что он получил прекрасное воспитание в одном из луч-ших пансионов в Италии, а на его имя я перевела двадцать тысяч дукатов, проценты от которых пойдeт на его дальнейшее обра-зование. Мое сердце разрывается, оттого что он не знает, что я его мать. Наверное, он стал бы любить меня еще сильнее. Ты не пред-ставляешь, как я была счастлива видеть, что ты сразу же полюбил его.
ДЖАКОМО: У него уже были романы?
ТЕРЕЗА: Не думаю, но мне кажется, что в него влюблена моя служанка. Если я что-нибудь замечу, тут же ее уволю.
ДЖАКОМО: Отдай мне его, Тереза, я научу его, как надо пра-вильно жить.
ТЕРЕЗА: Ты можешь просить у меня все что угодно, но сына я тебе не отдам. Ты знаешь, я ведь никогда его не целую, опасаясь, что обезумею от этих поцелуев.
ДЖАКОМО: За ужином мы все сидели рядом: Чезарино, я, Тереза и Кирилл. Тереза бросала взгляды то на меня, то на Чеза-рино, то вдруг покрывалась краской и начинала судорожно цело-вать мужа, шепча: «Без любви человек не может быть счастлив!»...
Это был самый счастливый день в моей жизни.
Дорога на Несвиж
1.
В пять утра меня разбудил хозяин гостиницы: фельдъегерь из Вильно доставил мне лично конверт с печатью князя Радзивилла. Письмо также украшал герб гетмана Литвы:
„Ясновельможный пан Казанова! Нам стало известно, что после Вашей дуэли с графом Браницким его сторонники распространили о Вас в Варшаве порочащие Вас слухи. Утверждается, что Вы вовсе не дворянского звания, что Вы карточный шулер и растратчик го-сударственных средств. Мы в эти слухи не верим, но предупреждаем Вас, что король Станислав Август объявил Вас persona non grata. Вскоре в Вашу гостиницу явится отряд королевской гвардии, чтобы доставить Вас в Варшаву и затем с позором выпроводить за пределы государства. Попытка же бежать из Польши ни к чему не приведет, так как все заставы уже предупреждены; Вас неприменно задержат и арестуют. В связи с вышеизложенным я предлагаю Вам помощь и защиту. Будучи ярым противником Станислава Августа, Браницкого и прочих деятелей Руссской партии, я готов предоставить Вам убежище в замке Несвиж, который в настоящее время является моей главной резиденцией. В случае согласия, Вы должны отправиться в Несвиж немедленно. Вашим сопровождающим будет фельдъегерь, доставивший это письмо.
Готовый к услугам,
Карл Радзивилл, гетман Литвы и Белой Руси.“
Естественно, что раздумывать я не стал. Расплатившись с хозяи-ном и наскоро собравшись, я через десять минут уже был в карете фельдъегеря.
2.
Фельдъегерь сопровождал меня только да пределов Литвы.
В Бресте он меня покинул. День был ясный, но из-за сильного ветра пришлось искать гостиницу.
Хозяин ближайшей корчмы сказал, что свободных комнат у не-го нет, но он разрешает мне у него отужинать и попытаться переж-дать непогоду. Другого выбора у меня не было и я согласился.
Еда была невкусной, что усугубило мое мрачное настроение, од-нако поданнная к ужину еврейская водка оказалась отменной. Рюмка «Пейсаховки» вернула мне интерес к жизни, и я попросил принести мне вторую.
Повеселев, я заметил, что за мной с улыбкой наблюдает спуска-ющаяся по лестнице дама лет тридцати пяти.
Приблизившись ко мне, белокурая красавица села за мой сто-лик, и, забыв представиться, нежным грудным голосом произне-сла:
- Водку так не пьют, мсье... - она выхватила с подноса у горнич-ной предназначавшуюся для меня стопку и лихо опрокинула ее в рот.
Пристыженный, я робко пытался оправдаться:
- Да, да, я знаю. Я год прожил в России, но здесь стал уже забы-вать тамошние обычаи.
- Это простительно, - после водки синие глаза дамы оживились и стали еще более лучистыми. - А я вот еще вчера ночевала в русской пограничной корчме, а сейчас возвращаюсь домой в Париж.
- У вас в России родственники?
- Императрица Екатерина Великая изволила поменять фавори-та, и я была приглашена на официальную церемонию вступления в должность нового генерал-адъютанта. Так в екатерининской табели о рангах называется должность любовника.
- Я слышал об этой церемонии, но, насколько я знаю, туда при-глашаются только интимные друзья императрицы?
- Во времена царствования Елизаветы Петровны я была ее «чти-цей». Тогда-то мы и познакомились с Екатериной Алексеeвной, ко-торая была еще великой княгиней, супругой будущего императора Петра Третьего.
- Простите, мадам, - сказал я, вставая, - но, по-моему, нам пора представиться друг другу: Джакомо Казанова, шевалье де Сенгаль.
- Женевьева д' Эон, - сказала блондинка, протягивая мне руку для поцелуя.
- Мое пребывание в Петербурге было не столь романтическим, - произнес я с деланным сожалением. - Я пытался убедить Екатерину в необходимости реформы Юлианского календаря.
- Боже, до чего вы наивны, шевалье! - Сказала Женевьева, поло-жив ладонь мне на колено. - Россия и реформы! Разве это совмести- мо?
- Да, я наивен! - воскликнул я, сжимая ее ладонь. - Поэтому я верю в конечное торжество разума и в вечную святость любви!
- Отведите меня в вашу комнату, - шепотом сказала Женевьева, томно закрыв глаза.
- Увы, это невозможно, сударыня! В настоящий момент я без-домовец. В гостинице не нашлось для меня свободной комнаты.
- Bezdomowec? Я немного знаю русский, это польское слово звучит очень забавно. Я готова вас приютить, шевалье!
Женевьева занимала самую лучшую комнату гостиницы, с бал-коном и видом на холмистую равнину.
Открыв крышку своего кофра, она достала ночную рубашку и шлафрок, звонко чмокнула меня в щеку и весело произнесла:
«Я пойду вниз, в умывальню, а вы можете чувствовать себя как дома».
Гигиеническая процедура Женевьевы затягивалась, и я, чтобы развлечь себя, стал рассматривать разложенные на столе бумаги. Моего руссского языка оказалось достаточно, чтобы понять, что на столе лежало знаменитое «Завещание Петра Великого», документ, о существовании которого в Европе все знали, но мало кто видел. Воспроизвожу его по памяти:
«Божию милостию мы, пресветлейший и державнейший, вели-кий государь и великий князь Петр Алексеевич, Всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец: Московский, Киевский, Вла-димерский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низовские Земли, Черниговский, Ря-занский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Об-дорский, Кондийский и всея северные страны повелитель, и госу-дарь Иверские земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабар-динские земли, Черкасских и Горских князей, и иных многих го-сударств и земель Восточных и Западных и Северных Отчичь и Дедичь и наследник и государь и обладетель.
Всем нашим преемникам на престоле и преемникам наших пре-емников завещаю:
- Беречь Россию.
- Беречь народ русский от ереси латинской, а посему не давать ему отдыха от баталий праведных во славу царя и отечества, пое-лику едино в баталиях и викториях милитарных свой своего позна-ша, а врагов убиваша.
- Превратить войны провизорные, локальные в войны перма-нетные, глобальные, дабы не давать русскому солдату простою, по-елику мужику тяжко орати, да легко воевати.
- Всяческие препятствия оказывать строительству дорог моще-ных, по камням коих ересь латинская до самой Москвы, Третьего Рима, дойти может, поелику цесари римские полагают, что все до-роги ведут в Третий Рим, то бишь первопрестольную столицу нашу.
- Сделать водкопитие основным истоком казны умножения. К сему помнить, что мужик русский в трезвости есть зело хмур и не-речист. А коли захочет повеселиться, то идет в кабак. В веселии же своем он порывист и отважен.
- Делить и кромсать Польский Рейх Публики до полного его уничтожения, поелику Славянский Рейх есть Рейх Православный, а латинскому не бывать.
- Менять лес, лен, пеньку и мед русский на золото англицкое.
- Сокрушить Царство Персицкое, и через оное овладеть Индией, дабы солдат русский в океане теплом смог наконец выстирать свои портянки. А по овладению Индией в золоте англицком более нуж-ды не будет.
- С помощью греко-восточных отщепенцев овладеть Портой, из-гнать из оной турок, и восстановить Православную Византию, в по-корной дружбе с Россией быть надлежащей. Константинополь, Вто-рой Рим, сделать городом русским, но не престольным. Первопре-стольная же Москва есть Рим Третий, а четвертому не бывать.
- Крепить русские духовные скрепы ядром, свинцом и шпицру-теном, поелику ересь латинская боится шпицрутена, как черт ла-дана.
- Строжайше соблюдать установленную мною Табель о Рангах, а коли иной приказной дьяк будет брать не по чину, подвергать оно-го арестации.
- И еще раз скажу: берегите Россию!
Петр»
Едва я дочитал последнюю строку документа, как услышал воз-ле себя голос Женевьевы с незнакомыми солдатскими нотками:
- Немедленно положите бумаги на место, Казанова, иначе я продырявлю ваше брюхо!
Не веря своим ушам, я совершенно оторопел от того, что уви-дел: Женевьева в одной ночной рубашке приближалась ко мне, во-оруженная шпагой.
По злобному блеску ее глаз я понял, что она не шутит. Едва ус-пев выхватить свою шпагу, я выбил из ее рук оружие и в назидание острием шпаги разорвал ее ночную рубашку. Увиденное мною чуть не повергло меня в обморок: Женевьева была мужчиной!
Нисколько не стыдясь своей наготы, загадочное существо нап-равилось мне навстречу и, протягивая руку, сказало:
- Как видите, шевалье, нам придется познакомиться заново. Женевьева д‘ Эон - лишь часть моего имени. Полное мое имя при крещении было Шарль Женевьева Луиза Огюст Андре Тимоте д‘Эон де Бомон... Я полковник секретной службы французского ко-роля.
- Ваше полное имя звучит, как музыка Моцарта, полковник, од-нако оно означает, что мне придется ночевать на улице.
- Не беспокойтесь, шевалье, я буду спать на полу, а вам уступлю свою кровать, а заодно и этот документ, точнее его копию, но за крупную цену - пять тысяч дублонов.
- Зачем вам такие деньги, капитан? Разве король Франции не оп-лачивает ваше полное содержание?
- Да, мой король щедр. Но чтобы раздобыть документ, который вы соизволили без моего разрешения прочесть, мне пришлось под видом горничной проникнуть в спальню императрицы Екатерины, фомкой открыть ее шкатулку с суперсекретными бумагами и под-вергнуться сексуальному насилию со стороны пьяного Григория Орлова!..
- А что же сама императрица?
- Она в это время принимала великобританского посла... Итак три тысячи дублонов?
- Я понимаю, шевалье, какую дорогую цену вы заплатили за этот документ, но меня он интересует исключительно с филологической точки зрения, а мой покровитель абсолютно индифферентен к та-ким тонкостям.
- А кто ваш покровитель?
- Гетман Литвы, ясновельможный пан Радзивилл.
- О! Так бы и сказали. В моем коллекционном портфеле есть до-кумент, касающийся именно его. Я знаю, что Радзивилл сказочно богат, поэтому меньше, чем за десять тысяч эту «поэму» я ему не отдам.
Я прочел заголовок документа: «Инструкция Иностранной Кол-легии по склонению на сторону России гетмана Литвы и Белой Руси князя Карла Радзивилла, дана офицеру по особым поручени-ям, Генерального Штаба полковнику Христофору Поклевскому-Козелл». Да, он этих денег стоит:
«Совершенно секретно. Вручить полковнику Христофору Пок-левскому-Козелл лично в руки.
По указу ее императорского величества отправляетесь вы ныне в Литву к виленскому воеводе князю Радзивиллу как для подачи ему следующего при сем в оригинале ее императорского величества письма, так и для учинения при том некоторых со стороны здешнего двора представлений, клоняющихся к преклонению его в российские виды при будущем выборе нового в Польше короля; и для того надлежит вам:
- Ехать отсюда немедленно через Ригу в то место, где помянутый князь находиться будет. По приезде вашем туда имеете вы к нему явиться и при вручении ее императорского величества письма испросить себе впоследствие оного времени к особливому между вами свиданию.
2.По получении на то часа и когда вы наедине без свидетелей будете, сделать ему от себя пристойный комплимент, а потом сказать, что вы от особы ее императорского величества нарочно присланы к его светлости для осведомления о его мнениях и о причинах чинимых им вооружений, потому что генерально приписываются ему от всех такие виды, будто бы при будущем выборе короля польского намерен он не только вопреки намерению ее императоского величества действовать, но и озлоблять еще вооруженною рукою преданных ей и истинно о пользе отечества своего усердствующих вельмож, жертвуя в том партикулярной своей к ним вражде тишиною и благосостоянием сограждан своих; что ее императорское величество желала бы иметь причину сумневаться о подлинности сих неприятных подробностей, но имея с разных сторон многия и подтвердительныя известия, не может обойтиться подавать им к сожалению своему совершенную веру; что потому для предупреждения народных бедствий и угрожаемых ему самому князю напастей, ее императорское величество, памятуя совершенно похвальную и непременную отца его к российским интересам преданность, а особливо по человеколюбию своему предпочитая всегда кроткие способы насильственным, изволит ему милостиво советовать, дабы он от вредных предприятий и от сообщения с противниками вовсе уклонился, а вместо того приступил к стороне друзей российских и тем заслужил себе милость и щедроту ее императорского величества, которым тогда скоро увидит существительные опыты; чтобы он рассудил, что будучи знатностию рода, чина и богатства один из первейших членов республики, не может гражданскою войною, в которой натурально Россия участие принять должна будет, ничего выиграть, а все невозвратно потерять, тем больше, что лучшия его деревни лежат в близости от российских границ, следовательно и были бы первою здешняго возчувствования жертвою; что больше всего может он и собственную свою сторону подвергнуть опасности, ибо в военное время нужда и необходимость приводит часто неволею на самыя жестокия меры; что даваемые ему вопреки советы происходят от людей коварных, которые на иждивении его в мутной воде рыбу ловить хотят; или от самых врагов, кои льстя ему теперь и приводя до крайности, копают падению его в ров; что конечно из сих советников, когда его напасть постигнет, ни один при нем не останется, но каждый предая его тогда злому жребию, благовременно возьмет к спасению своему меры, а иной может быть и самым предательством потщится еще заслужить себе от неприятелей его мзду, и что впрочем ее императорское величество, есть ли он в нынешних своих мыслях упорно пребудет и пренебрегая полезные ему советы, вздумает раздражать ее императорское величество до конца, хотя и с крайним сожалением, но принуждена будет дать ему возчувствовать всю тягость своего гнева, который теперь время еще упредить, и основать благосостояние свое на твердом начале, то есть на покровительстве и защищении ее императорского величества.
- На память вам и для большей точности в отзывах ваших к воеводе виленскому, дабы оные всегда одинаковы и согласны быть могли, прилагается при сем на французском языке записка, которую вы ему как при первом свидании, так и после при удобных случаях сами читать можете, не выпуская ее однако никогда из рук и дополняя впрочем словесными изъяснениями по точной силе предыдущего второго артикула.
- Если столь сильными увещаниями убежденный, будет он приведен в некоторое колебание, то дабы первым импрессиям больше еще придать силы и одним разом решить дело, можете вы ему сказать именно, что во взаимство его к здешней стороне приступления, поручено вам наведаться, каких он для себя выгод желает; что вы имеете повеление донести о том без замедления двору ее императорского величества, равно как и российским в Варшаве министрам, которые по имеющей полной мочи может быть и собою в состоянии будут показать ему всякое удовольствие; что если бы паче чаяния не могли они того без описки с двором учинить, то может он уже собственно от ее императорского величества милости и щедроты желаниям своим исполнения надежно ожидать.
- Буде князь Радзивилл поступит на объявление тех желаний своих, за которыя он мысли и поведение свое переменить захочет, то имеете вы действительно как сюда, так и в Варшаву к министрам ее императроского величества без потеряния времени об оных писать и по полученным из одного или другого места наставлениям неотменно исполнять.
- В бытность вашу при князе Радзивилле имеете вы, равно как и в проезд ваш к нему, отзывы и разговоры ваши распоряжать со всякою умеренностию и не делая никаких угроз, ниже вступая в подробныя изъяснения, если в то время российские войска где-либо в Польшу или Литву вступят, но отговариваясь совершенным в том неведением.
- Что напротив того случится вам сведать примечая достойнаго о видах противной партии, о приемлемых ею мерах и о вооружениях ее, о том имеете вы и сюда, и в Варшаву графу Кейзерлингу и князю Репнину обстоятельно доносить употребляя для надежности переписки следующий при сем цифирный ключ, который равномерно и в Варшаву сообщен.
- Впрочем не оставите вы во время пребывания вашего при князе Радзивилле стараться опознать, персональной его характер и окружающих его людей, также и состояние нынешних его военных людей, дабы по тому располагая поступки ваши, и здесь после обстоятельное обо всем описание сделать могли.
- Буде из посторонних людей станет к вам кто с какими-либо предложениями адресоваться, оныя имеете вы принимать единственно на доношение, сообщая и в Варшаву, что к тамошнему сведению нужно быть может.
- Как здесь да и вам самим известно, что князь Радзивилл, будучи человек нравов развращенных, руководствуется во всех своих поступках советами и внушениями окружающих его людей, то для надежнейшего в комиссии вашей успеха, поручается вам употребить всевозможное старание, дабы из первых его фаворитов, буде бы другие способы не помогли, хотя обещанием некоторой суммы денег преклонить кого-нибудь к подкреплению ваших представлений и к приведению князя на лучшие мысли.
- Пребывание ваше при нем не определяется точно здесь, потому что оное зависит от успеха, который вы в комиссии вашей иметь будете и от сопряженных с оною обстоятельств, по которым вы в свое время без наставлений оставлены не будете, но если по первой вашей попытке и тем и другим образом удостоверитесь вы о сущей невозможности обратить на здешнюю сторону князя Радзивила, в таком случае, не теряя больше времени напрасно, имеете вы с ответом его сюда возвратиться.
- На проезд вам определяется в оба пути две тысячи рублев, которые имеете вы получить из коллегии иностранных дел.
Н. Панин, К.А. Голицын
В С.-Петербурге, февраля 4 дня 1764 года»