Григорий Яблонский
Новый Дориан
- Ну что, Серёжа, удержат ли большевики государственную власть? И будет ли у нас незабываемый 1990-й? – спросил я.
Был как раз февраль 1990-года. Мы стояли у окошка маленькой однокомнатной квартиры и смотрели вниз – с высоты второго этажа, на группки демонстрантов, медленно идущих по присы-панному снегом Столешникову. Они двигались к улице Горького. Были видны необычные лозунги «Долой кремлёвскую мафию», «Партия, дай порулить», «6-ая статья - позор». Люди то развора-чивали лозунги напоказ, то сворачивали, по-видимому, уставая нести. Самым странным был лозунг «Зверей - на свободу, коммуни-стов – в клетку» с неразборчивым продолжением. Наверно, это был лозунг партии, защищавшей животных
- Ну что, удержат? – повторил я вопрос.
Серёжа вспыхнул: «Конечно, удержат. Куда они денутся? Ты бы ещё спросил просуществует ли Советский Союз до 1984 года. Существовал и будет существовать»
Мой московский друг Серёжа-Серж, в прошлом математик, был радиожурналист и, по совместительству, политический пророк. Иногда он ошибался в своих предсказаниях, но для пророка это – не препятствие.
- Вот ты говоришь, незабываемый 1990-й, а почему, знаешь? – более спокойно проговорил Серёжа. - Нет? А потому, что в этом году – ровно сто лет «Портрету Дориана Грея».
Я улыбнулся. Серж был известным фанатом этой книги.* Она была его библией.
====
*Для тех, кто не читал или читал, но не помнит. «Портрет Дориана Грея» - мрачный цветок мировой литературы. Художник Холллуорд рисует портрет фантастически прекрасного юноши Дориана. Портрет буквально околдовывает художника и самого юношу. Под влиянием своего нового друга лорда Генри, провозвестника «нового гедонизма» (молодость и вечные наслаждения), Дориан выражает желание всегда оставаться таким, как на портрете. Так и происходит. Идут годы. Дориан не стареет внешне, предаваясь наслаждениям, порокам и, в конечном счёте, совершает преступление, убивает худо-жника. А вот портрет катастрофически стареет, отражая уродливые изменения души Дориана. Дориан пытается уничтожить роковой портрет, но умирает сам, становясь презренным старцем, а портрет сияет вечной юношеской красотой молодого Дориана.
Это нас разделяло. У моего поколения была другая библия. Её Ветхий Завет назывался «Двенадцать стульев», а Новым Заветом был «Золотой телёнок».
И на этот раз Серж не собирался скрывать свой фанатизм и цитировал лорда Генри, не зная удержу.
- Молодость! Молодость! В мире нет ничего ей равного! – восклицал он, подымая бокал с плодово-ягодным вином.
- Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым! – ехидно вставлял я.
- Благие намерения, - отзывался Серж, – это чеки, которые люди выписывают на банк, где у них нет счёта.
И добавлял:
«Руководствоваться рассудком - в этом есть что-то небла-годарное. Это значит предавать интеллект».
Я ничего не имел против лорда Генри и Дориана. Просто я был однолюб. В моей душе место уже было занято Остапом Бендером. Я защищался тремя заповедями:
- Живите проще, и к вам потянутся люди!
- Вы не в церкви, вас не обманут!
- Финансовая пропасть - самая глубокая в мире, в неё можно падать всю жизнь!
Сержа это бесило.
- Как ты не понимаешь?- вскричал он. – У тебя же есть вкус! Твой Остап да и весь этот одесский юмор – это же просто попытка сделать пошлость привлекатеьной.
- А твои дориановсие афоризмы чего стоят? – возражал я. – Деление женщин на накрашенных и ненакрашенных... «Женщины – декоративный пол»... Разве это не пошлость? И вообще афоризм - это суррогат мудрости.
- Сам придумал? – поинтересовался Серж.
- Сам, - ответил я как можно более скромно.
- Тоже афоризм, - определил Серж. - Ничего ты не понимаешь. У лорда Генри не афоризмы, а новая философия. Нам до неё расти и расти. А женщинам давно пора сказать правду.
Перед нами на столе появилась бутылка Агдама.
- Серёжа, давай я тебе прочитаю, - сказал я примирительно. И прочитал:
«Когда человек умирает,
Изменяются его портреты.
По-другому глаза глядят, и губы
Улыбаются другой улыбкой.
Я заметила это, вернувшись
С пoхорон одного поэта,
И с тех пор проверяла часто,
И моя догадка подтвердилась».
- Полная чушь! – высказался Серж.
- Серж! Побойся Бога! Это Ахматова!
- Ну и что! Ахматовская чушь! «Дориан Грей» - гениальная сказ-ка, а это женский бред!
Никакие портреты после смерти не меняются. Я в это не верю!
- А я верю! – Я повысил голос. – Во-первых, у меня самого в юности был такой опыт.
- Видение,- иронически заметил Серж.
- Во-вторых, может быть, это психологический эффект. Под впечатлением от смерти человека люди могут по-другому воспри-нимать его портрет...
- Эффекты, - проворчал он, но уже более спокойно.
Вообще-то, у нас ещё был пищевой спирт, но пить его как-то не хотелось.
- А знаешь что, - вдруг сказал он. – Позвоню-ка я Коркину.
Я знал Коркина со слов Сержа. Коркин был его давний знако-мый, московский портретист, не такой известный, как Глазунов или Шилов, но вполне успешный.
- Привет, Коркин! – сказал Серж. Это он уже звонил. – Узнал? Ага! Тут мы сидим с сибирским другом и заспорили. Вот ты много людей нарисовал. После смерти портреты изменяются или нет?
Серж закрыл телефон рукой.
- Говорит, изменяются, - растерянно сказал он. – Говорит, бери-те пузырь, приезжайте, покажу и докажу.
Он положил трубку и – не без колебаний – вытащил из шкафа, из-под одежды, бутылку армянского коньяка «Наири». Через пол-часа мы уже были на Соколе в мастерской Коркина. По дороге мы протрезвели, и я узнал о Коркине намного больше. Оказывается, он – портретист лишь для денег, а так вообще он был абстракционист и выставлялся ещё на бульдозерной выставке, а потом стал конце-птуалистом. В самиздатных и тамиздатных статьях его называют концептуалистом спиритуальным или мистическим, кто как .
Родом он из Саратова, в Москве лет двадцать, не женат, а детей у него много, то ли восемь, то ли девять. Навещает их постоянно. И рисует, рисует...- в разном возрасте. У него даже выставка порт-ретов была - «Мои дети». Говорят, как только новый ребёнок рож-дается, он говорит «Я его н-н-нарисую». Присловье у него такое. Заикается немного.
Коркина я представил невысоким, скупым на слова, с рыжей бородкой и смурной ухмылкой.
Таким он и оказался.
- Ну н-н-н-начали, - сказал Коркин, когда «Наири» встал в центр стола. Было заметно, что начал он намного раньше.
Выпили.
- Про портреты расскажи, - заторопился Серж.
Мне показалось, что он немного нервничает, ожидая чего-то значительного или даже экстраординарного, что могло бы поко-лебать его мировоззрение.
- П-п-п-погоди, - сказал Коркин.
Выпили по второй и по третьей.
Коркин резко встал и пошёл в соседнюю комнату. Через минуту он вернулся с двумя полиэтиленовыми пакетами, медленно раз-вернул их, вынул два портрета и показал нам их издали. На левом и правом портрете был изображен один и тот же человек, но портре-ты несколько отличались. И мы узнали этого человека, мы хорошо знали его.
Это был ...Константин Устинович Черненко, покойный Гене-ральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза. Оба портрета абсолютно правдиво отражали непроходимую тупость Константина Устиновича. Был даже лозунг «Превратим Москву в цветущий Усть-Константинополь!»
Но была и некоторая разница между портретами.
На левом портрете Константин Устинович был одет в строгий чёрный пиджак, на котором красовались три звезды Героя Социа-листического Труда.
На правом – пиджак был полосатый, звёзд Героя не было, толь-ко орденские планки. Кроме того, на портрете были интересные символы. В левом низу был нарисован большой зелёный лист. Через правый угол протекала бурная река со скалистым берегом, а над рекой нависало хмурое небо. Рядом с рекой лежала открытая книга с надписью «История КПСС». К ногам Константина Устино-вича был брошено нечто, напоминавшее платок.
Мы с Сержем, конечно же, были в недоумении, но Коркин в нем-ногих словах смог объяснить нам эти портреты, и вообще, эстетиче-скую стратегию своего выживания.
Левый портрет был базовый, так сказать, «официальный» и пи-сался он до смерти выдающегося человека. Такие портреты Корк-ин готовил заранее по фотографиям.
После смерти задача состояла в том, чтобы найти дальнего вхо-жего, то есть дальнего родственника, вхожего в семью усопшего. Опыт, или скорее открытие Коркина, в том и состоял, что это – луч-шая стратегия продажи портрета. С дальним вхожим всегда можно договориться, он должен быть главной опорой, и его надо найти в первые 20 дней после смерти.. Конечно, рекомендации мэтров тоже были полезны, тут Коркин был очень благодарен Александру Мак-совичу Шилову, ученику Лактионова Александра Ивановича. А дальше – при удачном раскладе – предстояло встречаться с ближ-ними и показывать им портрет, который до смерти. И всегда, всег-да требовали изменений, а два главных требования такие: чтоб был человечный человек и чтоб вехи жизни.
В случае Константина Устиновича большой зелёный лист отра-жал его работу в Молдавии.
Бурная река со скалистым берегом и хмурым небом - это Енисей с красноярскими «Столбами». В Красноярске Константин Усти-нович долгое время руководил марксистско-ленинской пропаган-дой (символ - открытая книга у реки). Что касается платка у его ног, это был не платок, а чалма. В 30-х годах Константин Устинович в течение года сражался в среднеазиатском погранотряде и уничто-жал басмачей.
Вот так, - заключил Коркин свой недлинный рассказ. – Изменя-ются п-п-портреты после смерти. Не м-м-могут не м-м-меняться.
Ну что ж, наш с Сержем спор был решён, и я думаю, что в мою пользу. Я был удовлетворён.
Мы докончили «Наури», и тут Сержа несколько развезло.
- Скажи, Коркин, ты ведь концептуалист? – спросил он доволь-но-таки развязным тоном.
- К-к-концептуалист, - подтвердил Коркин и добавил: «М-м-мистический»
- А мог бы ты написать концептуальный портрет коммунизма?
- М-м-мог бы, - отвечал Коркин. - Только со словами.
- А вот представь, что коммунизм умер...
- С-с-сдох, что ли? - уточнил Коркин
- Ну сдох – с неодобрением повторил Серж. - Тогда твой портрет изменится? Ты как думаешь?
- К-к-конечно... все п-п-портреты после смерти изменяются. А ина-че к-к-как продать?.
Это – конец истории.
А я вот что думаю, дорогой читатель... В жизни нет места мистике, или, осторожно скажем, мало для неё места, а результат ведь один и тот же. После смерти все портреты изменяются, и тут уж ничего не поделаешь…