В. А. Корчак
Краски сгущаются.
О первой части трилогии В. Батшева “Серым по белому” (Литературный европеец, 2023).
Книга Владимира Батшева “Серым по белому” - это приквел (предыстория) ранее изданного романа “1948”. Она охватывает годы 1929-1932. Это - первая часть романа - трилогии. Автор сообщает, что будущие части - вторая и третья - будут называться “Белым по черному” и “Черным по красному”.
Книга очень интересная, читается на одном дыхании. Как и в “1948”, здесь много реальных исторических лиц, судьбы которых переплетаются с судьбами вымышленных героев. Повествование перемежается вставками из прессы того времени - зарубежной и советской. Это помогает лучше понять дух эпохи и контраст между происходящим на Западе и в СССР. В конце 1920-х - начале 1930-ых в СССР уже вовсю свирепствует диктатура, а в Германии Гитлер начинает свое восхождение к вершинам тоталитарной власти. Некоторые видят, к чему дело идет, но кто будет слушать пророков в своем отечестве? Запад радуется и веселится после Первой войны, отходит от мировой бойни и не подозревает, что краски сгущаются (не в этом ли смысл названий каждой части трилогии?) и что вторая бойня не за горами. Подумалось: так же шестьдесят лет спустя Запад радовался и веселился после окончания “холодной войны” - и в результате вскормил Путина…
Вот “неугомонные характеры” (парижская пресса): калейдоскоп имен и событий в шутливой форме: тут и Саша Зубков (был такой), который женился на принцессе Виктории Прусской и состояние которой он промотал за несколько месяцев (а потом служил гарсоном в кафе), тут и Касабланка с Алехиным, тут и похищение двух русских дам берберскими разбойниками, и малороссийские танцоры, откалывающие гопака в Сингапуре и Австралии, и многие другие бывшие россияне, рассыпавшиеся по миру после октябрьской трагедии. Одним словом, “куда ни ткнешься, всюду маячит русский силуэт”.
В книге много интересных описаний быта иммигрантов той первой волны из России - чем занимаются, как выживают. Бывшие князья и графы работают в магазинах, ресторанах - где угодно, а некоторые просят подаяние. Но большинство как-то приспособилось, работает - шоферы, садовники, владельцы магазинчиков и других бизнесов.
Это - там, за рубежом, а тут, у нас - закручивание гаек. Принято постановление ЦИК об объявлении вне закона перебежчиков за границей в лагерь врага (т.н. закон о невозвращенцах, отказывающихся вернуться в СССР). Вот Бонч-Бруевич с газете “Звезда”, 1930: “Совершенно необходимо всех этих лиц широковещательно объявить в нашем Союзе вне закона… чтобы наш и международный пролетариат запомнил черты этих отвратительных лиц… Наступит такое время - и оно близко, - когда прямодушный совет … добровольно повеситься - будет всем им мерещиться как недосягаемое благо…” (с.66). Другие постановления - о лишении гражданства лиц, проживающих за рубежом; о единой паспортной системе на всей территории СССР; о выселении кулацких семей, и другие заявления, постановления и резолюции советского правительства. Интересно письмо Замятина в редакцию Литературной газеты по поводу издания его романа “Мы” за границей и осуждение советскими писателями “возмутительной пародии” и публикации за рубежом. И еще одно его письмо, в 1931 году (с. 161). - с просьбой “отпустить” за границу. В конце концов отпустили (слово-то какое!), и он скончался несколько лет спустя в Париже, в нищете. Что же это за рай такой, из которого всем так хочется убраться? Бегут и поныне. А путинские чиновники уже призывают к принятию законов о лишении гражданства перебежчиков, невозвращенцев, дезертиров, о конфискации их имущества. История движется по кругу, а точнее - топчется на одном месте.
Много интересных линий в романе. Узнаем некоторых героев “1948-го”. Это Мишель (Михаил): в 1948 он дежурный по этажу в одном из парижских отелей, а в начале 1930-ых - водитель такси. Через его восприятие мы много узнаем о работе таксистов и о ночном Париже тех лет. Вот Юрий Олонецкий, из бывших князей. В “1948” мы встречаем его американским военным, а сейчас он - бездомный русский эмигрант в Париже. Олонецкие - дворяне, иммигрировали в Германию в 1921. Два сына, Олег и Юрий. Приютили Гитлера после какой-то потасовки. Знали бы… Юрий - бродяга, живет “под мостом”. Интересные зарисовки жизни бездомных в Париже, на самом дне. Работу найти не может, так как ничего не умеет делать. Собирает пустые бутылки, чтобы как-то выжить. Кольнет память в сердце: и мы собирали, на мороженое; фруктовое за 9 копеек, сливочное 13 копеек, пломбир (объеденье!) 22 копейки, эскимо за 11 копеек. И когда “завозили” мороженое, вся детвора со своими зажатыми в потных кулачках пятаками сбегалась к гастроному. Но это уже в 1960-е годы, совсем другое время…
Юрий Олонецкий в конце концов найдет работу ночного сторожа-стражника. Очень интересное описание его работы в ночном Париже. Помимо Парижа, интересны описания других городов, в которых оказываются действующие лица романа: Берлин, Фракнфурт, Прага, Иерусалим, Харьков, Баку….
А вот и еще одно из действующих лиц “1948-го”. Это некий Варлофф, агент ОГПУ. Не без юмора описан скандал с фальшивыми долларами. Узнаем, что это дело рук большевиков, но довольно бездарное дело, которое и провалилась. Как и в “1948”, очень много о разведывательной и подрывной работе большевиков на Западе с описанием деталей такой работы - тут и подставные лица, и закулисные интриги, и финансовые махинации. Едва десятилетие просуществовала “страна советов”, а уж лезет повсюду, сеет семена зла. Интересно о Павле Горгулове, убийце французского премьер-министра, которого, кстати, на это дело вез таксист Мишель, не подозревая, кого и зачем он везет.
В романе много интересных характеров, рассказывать обо всех невозможно - надо читать книгу. Хочу остановиться на одном, который меня особенно заинтересовал. Это - журналист Артур. Мы с ним встречаемся и в “1948”. Родился в Будапеште, в детском саду подружился с девочкой Евой, и эта дружба сохранилась на всю жизнь. Артур интересовался точными науками, учился в высшей политехнической школе в Вене. Ева интересуется прикладным искусством. Она станет известным керамистом и промышленным дизайнером и скончается в США в 2011 году в возрасте 105 лет.
Во время учебы Артур увлекся сионистской деятельностью, и “социальная инженерия” вытеснила интерес к науке и технике. Он захотел эмигрировать в Палестину, стать сельским рабочим, вступить в общину, пустить корни. Но проработав в одном из беднейших поселений около года, понял, что это не для него. Да и община считала, что он не выдержал испытательный срок. Артур перебирается в Иерусалим, пишет статьи для нескольких журналов. Очень интересны зарисовки иерусалимского быта того времени. Вернулся в Берлин, потом переехал в Париж, работает на несколько газет противоположной политической ориентации. Его очерк о ночном Париже добавляет к впечатлениям Мишеля. Наивно не замечал угрозы коммунизма. “Замечающих” голосов было немного, и к ним никто не прислушивался. Как и сейчас по всему западному миру ползет неомарксистская чернота, и как ни кричи об этом, все без толку (“Да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем”).
В Берлине Артур начал читать Маркса-Ленина, увлекся. Вступает в компартию Германии. Завербовали в подпольные агенты и направили в одну из “ячеек”. Жил в ячейке, с ячейкой, для ячейки. Нашел свое “товарищество”. Потребность принадлежать чему-то была наконец удовлетворена. Интересно о том, как партийная идеология захватывает человека в свои тиски.
В этой связи вспоминается разговор Пятакова с Валентиновым в Париже как раз в начале 1930-х годов: “Но настоящие большевики-коммунисты - люди особого закала. Мы ни на кого не похожи, мы, партия, состоящая из людей, делающих невозможное возможным; проникаясь мыслью о насилии, мы направляем его на самих себя и, если партия того потребует, если для нее это нужно и важно, актом воли сумеем в 24 часа выкинуть из мозга идеи, с которыми носились годами. Вам это абсолютно непонятно, вы не в состоянии выйти из вашего узенького “я” и подчиниться суровой дисциплине коллектива. А вот настоящий большевик может это сделать. Личность его не замкнута пределами “я”, а расплывается в коллективе.” (журнал Слово, 1989, № 11, с.24).
Как Артур ни старался “расплыться а коллективе”, ему это не очень удавалось. Он постоянно “натыкался” на советскую чушь, на нелепые явления в его новом “товариществе”. Очень характерны его попытки уговаривать себя, что все это пустяки, и что все, что его не устраивало, можно было “списать на пережитки капиталистического прошлого, неизбежные перегибы революции и временные трудности” (с. 272-273). Это - типичные приемы подмены индивидуального мировоззрения идеологическим, групповым, которые тем эффективнее, чем более объект их считает такую свою эволюцию добровольной (“двойное мышление, контролируемая шизофрения, мифологизация, десемантизация смысла”).
В конце концов Артура уволили из газеты как разоблаченного коммуниста, но почему-то оставили внештатником. Вскоре состоялась его встреча с тов. Третьяковым, гостем из Москвы, который предложил организовать поездку Артура в СССР с заданием под видом буржуазного журналиста написать серию статей о первой пятилетке. Что же видит Артур в советском раю: сверх-Америку, как обещала советская пропаганда? Страну, обогнавшую Запад? Нет, конечно, реальность оказалась совсем другой, страшной: он увидел Украину 1932 года в разгар голодомора. Страшны сцены, наблюдаемые им из окна поезда. Душераздирающие картины голодомора вызывают слезы - у меня, читателя, а какие мысли и чувства вызывают эти картины у Артура? Прозреет ли? Да, но не сразу, он покинет компартию в 1938 году. Пока же, наблюдая ужасы советской жизни, он “научился автоматически относить все, что его возмущало, к “наследию проклятого прошлого”, а все хорошее именовать семенами “светлого будущего”. Включив в мозгу подобную автоматическую сортировочную установку, европеец еще мог, живя в России в 1932 году, оставаться коммунистом.” (с. 327). И далее: “В мозгу истинно верующего внутренний цензор прекрасно справляется с работой цензора государственного: не дожидаясь требований власти, коммунист сам принуждает себя соблюдать строжайшую дисциплину, сам себя запугивает и подавляет свою совесть”. Партийное воспитание “снабдило его искусными амортизаторами и диалектическими подушками, он укладывал все виденное и слышанное в заранее подготовленную схему” (с. 335).
Конечным пунктом его путешествия был Харьков, где проживали его друзья - физик Александр Вайсберг, австрийский коммунист, и его жена Ева (Ева Штрикер). Интересны описания быта иностранцев в этом городе.
Появляются на страницах романа и другие западные коммунисты, отправившиеся в СССР строить счастливое будущее. Это Хайнц Нойман, который встречался со Сталиным, приглашен на сталинскую дачу в Мацесте и наивно надеется в чем-то Сталина убедить по поводу положения германских коммунистов. Потом Ноймана большевики арестуют и сдадут нацистам, как и еще одного германского коммуниста, Пауля Вернера. С Вернером Артур встретился в Баку, во время своего романа с некоей Полиной, как будто шпионкой, по заявлению Вернера. Не избегут советских застенков и Ева с Александром. Правда, обоим удастся выбраться из советского рая живыми. Рассказы Евы об ее аресте и пребывании в советских застенках Артур использует при написании своей книги о большевистском терроре “Слепящая тьма” (1940), ставшей классикой британской литературы.
Эволюция взглядов Артура навела на грустные размышления о том, что неокоммунистическая чума продолжает расползаться по миру, по Америке - и не только через российских шпионов, но и китайских, да и Запад сам угодливо им в этом помогает руками собственных индоктринированных граждан, которые не видят, не слышат и не думают. Сумеют ли они, подобно нашему Артуру, избавиться от двойного мышления, контролируемой шизофрении и внутреннего цензора и увидеть, что мир катится к глобальному тоталитаризму? Надеяться на это не приходится. Артер прозрел, потому что не был лишен самостоятельного мышления, потому что соприкоснулся со “светлым будущим” собственным опытом, увидел собственными глазами …
Сегодняшние неокоммунистические борцы за светлое будущее независимым мышлением не обладают - их этому не учили, и даже наоборот; собственного опыта у них нет, живут сыто, припеваюче; а когда соприкоснутся с этим будущим, когда испытают его на собственном опыте - тогда будет уже поздно.
Хотя в книге Батшева описываются события почти столетней давности, она - и о нас, она - о нашем времени тоже. И в этом ее сила.